Галактика обетованная - [18]

Улететь можно и из тюремной камеры. Правда, на Юпитер тогда придется до­бираться с пересадками.

Сегодня видел Векшина.

Казаки выводили его на работы — убирать пустующие комнаты.

Векшин сильно осунулся, зарос бородой, костюм грязный, измятый — вид совсем не депутатский.

Тем не менее я обрадовался, когда увидел его.

Кинулся, чтобы пожать руку, но Векшин, не узнавая меня, заматерился.

— Не разговаривать! — прикрикнул на него казак Витя, а мне пояснил: — Не положено — с арестованными говорить.

— Но это же член нашего экипажа! — запротестовал я.

— Все равно не положено — строго повторил казак Витя, но, заметив отчаяние на моем лице, смягчился. — Вы у Петра Созонтовича разрешение попросите.

Поскольку меня сильно беспокоило состояние Векшина, я немедленно напра­вился к Федорчукову. В комнате Петра Созонтовича не было, и я пошел в Комитет.

Однако и там не сразу попал на прием.

Черно-петуховый казак долго проверял — мне пришлось сходить за ним в свою комнату — пропуск, выданный мне Абрамом Григорьевичем, а потом спросил: назначено ли мне?

Я сказал, что не назначено, просто меня очень беспокоит состояние моего дру­га, заключенного Векшина.

— Подождите... — сказал казак. — Я доложу.

Ждать мне пришлось примерно столько же, сколько в приёмной зам. главвра­ча психоневрологического диспансера, — чуть больше часа. Когда казак разре­шил мне войти в кабинет Петра Созонтовича, я с трудом вспомнил о цели своего посещения.

Петр Созонтович сидел за столом в мундире подполковника!

Поразительно!

Я и не знал, что он, будучи подполковником, возглавлял профсоюз на заводе. Вот ведь как, оказывается, мало знаем мы о людях.

Тем не менее я не оробел и высказал Петру Созонтовичу свой категорический протест против условий содержания заключенного Векшина.

— Вы посмотрите на него! — сказал я. — Вы видели, как он выглядит?! А ему ведь лететь скоро. Как он сможет полететь, если находится в столь угнетенном состоянии?!

— Куда еще вы лететь собрались? — спросил Федорчуков.

И хотя в мои планы не входило информировать его о готовящемся полете на Юпитер, но я рассказал всё.

Петр Созонтович внимательно выслушал меня, расспросил о составе экипажа, о сроке отлёта, о степени готовности космического корабля, а также о том, как ато­мы и молекулы будут соединяться в месте назначения в прежнее тело, чтобы душа могла одеться в него. Раньше он никогда так внимательно и участливо не беседо­вал со мной. Вероятно, оттого, что раньше мы беседовали с ним неофициально, а сейчас наша беседа была беседою Пилота с Подполковником и все детали — мне это очень понравилось! — обговаривались по-военному четко, с вниманием к са­мым пустяковым мелочам.

Мне так понравилось это, что я даже выразил вслух своё сожаление по поводу отсутствия в экипаже такого человека, как подполковник Федорчуков.

— Может быть, вы тоже полетите с нами? — спросил я. — Вообще-то я мог бы похлопотать. А вдруг удастся получить разрешение?

— Да я-то полетел бы. — вздохнул Федорчуков. — Но это. — он обвел ру­кой помещение Комитета. — На кого бросишь это? Да и не отпустят ведь меня.

— Жалко . — посочувствовал я.

— Ладно... Чего об этом говорить. — снова вздохнул Петр Созонтович. — Для людей живешь, так некогда о себе думать. А о Векшине. Я учту ваши пожелания. Питание Векшину будет усилено, сейчас от гостей много объедков остается.

— Еще бы хорошо, если бы ему дали помыться. — сказал я, по своему опыту зная, как это важно для заключенного.

— Я подумаю, — сказал подполковник Федорчуков.

На этом мы расстались.

Хотел сообщить Векшину о тех льготах, которые я для него выхлопотал, но — увы! — в квартире у нас появилось столько временных жильцов, что в туалет те­перь не так просто попасть.

Об этом я как-то не думал раньше.

Где же теперь я буду читать газеты? Ведь я могу отстать из-за этого от многих новых демократических начинаний!

Петр Созонтович сдержал свое слово: своими глазами видел, как Екатерина Тихоновна отнесла в камеру Векшина тарелку с вкусно пахнущим, толстым, сов­сем немного надкушенными куском колбасы, картошинами и хлебом с маслом.

Еще, в шесть часов утра, видел, как Векшина водили в ванную. Он помылся там и постирал белье. Я это точно знаю, потому что мокрое белье Векшин нёс потом назад в свою камеру.

Ну, слава Богу!

Все-таки теперь условия содержания Векшина в заключении улучшились. Как отрадно, что пенитенциарная система в нашей квартире развивается в духе, харак­терном для общего демократического развития всей страны.

Еще одна поразительная новость. Оказывается, Абрам Григорьевич Лупи- лин — майор!

Вот бы уж никогда не поверил в это, если бы сам не видел. Но своим глазам я не могу не верить — Абрам Григорьевич ходит теперь в майорских погонах.

Ночью, презрев запрещение Комитета, отправился беседовать к Векшину.

Как ни странно, он нисколько не приободрился от тех послаблений, которые я ему выхлопотал.

По-прежнему несдержан, ведет себя нервно.

— Сволочь! — сказал он, пока я бегло просматривал куски газет, сложенные в старый портфельчик на двери туалета. — Сходи, заяви в милицию, что здесь творит­ся. Скажи, что незаконно арестовали депутата. Сходи, сволочь, если ты мне друг!