Гадир, или Познай самого себя - [4]
Час спустя
Подковка превосходная: крепкая, как лезвие ножа, длиной с большой палец и отлично закалена. Я перепилю оба прута внизу, а потом попытаюсь отогнуть их вверх. Если не получится, перепилю и сверху. У меня самая настоящая лихорадка, да и сердце стучит как барабан: сначала придется плыть к острову, примерно пятнадцать-двадцать стадий, то есть два-три часа - но я пока чувствую себя достаточно сильным, приседал же я сегодня. Там, на острове, две усадьбы, значит, должны быть и лодки; возьму одну и доберусь до материка, и так далее, и так далее.
Лучше всего, если бы удалось сейчас заснуть.
Вечером
Не могу спать, не могу. Эти сумерки бесконечны!
Перед глазами проходят целые картины, все слева направо и очень быстро: колышущиеся хлебные колосья, тяжелые и пронзительно-золотые; движущиеся вереницы телег; невнятные выкрики из зияющих солдатских глоток; стремительный пенный след на воде; по левому борту скользит, нескончаемо-зеленый, берег Британики, и разве не мы сами, молокососы, орали "Смерть тимухам", освещаемые полной луной?
Руки кажутся нечувствительными и неприятно-теплыми - раньше я ощущал их такими, только когда бывал сильно пьян. В сумеречных далях все еще не видно ни одной звезды. Ну что же: придется еще какое-то время поиграть с легкомысленными перистыми облаками.
Ночь
и в неутомимых пальцах кусок металла: дело движется! Медленно, конечно, но движется (собственно, пилить можно будет лишь через несколько минут, когда ночной патруль отойдет подальше; как только слышится двойной перебор неторопливых шагов, я вынужден прекращать работу. Кожа на большом и указательном пальцах уже стерлась и покрылась волдырями, но я продолжаю!).
Спустился вниз (пауза)
Когда я был молод, луна представлялась мне плодом с пенно-шелковистой мякотью и зазубренной серебряной косточкой в середине - плодом, висящим в переплетении усиков и извилистых стеблей. Сейчас посреди моей камеры застыла куском стекла световая лужа: была бы она круглой, я бы уплыл на ней, как на глыбе льда, в черную бесконечность, подгоняемый молниеносно-быстрым течением, словно последний человек на Земле (или первый: интересно, что хуже?). Пора взбираться на стол и приниматься за работу!
Над вершиной горы Матос появилась Утренняя звезда
Один
прут
уже
перепилен.
52, 122
Два часа провалялся, закутанный в одеяло; потом, чтобы не привлекать внимания, все-таки сел за стол. Голова лежит на ладони (тяжелая, как метательное ядро). Попытаюсь сэкономить еще кусок хлеба; надеюсь, до вечера рука более-менее подживет, и я смогу ею работать (или придется перепиливать прут слева направо; собственно, а почему бы и нет?).
Быстро накорябал в "официальной" тетради несколько формул, о навигации на большом круге и т. д. (им всегда требуются "прикладные" науки: тоже очень характерно для варварского духа). Хотя, если быть справедливым, не только для варварского: в этой связи можно вспомнить о судьбе моей книги про периоды. Одному издателю она показалась слишком длинной; другому - излишне смелой в своих философских выводах (я там кое-что ввернул против государственной религии); у третьего подошли к концу запасы папируса; четвертый хотел напечатать, для любителей сенсаций, только рассуждения о крайнем Севере - в виде своего рода милетских новелл (был, кстати, в восторге: как же, влияние Луны на движения Мирового океана! Подобные темы всегда его привлекали!) - в конце концов я позволил Диагору сделать копию книги для себя лично, "первое и единственное издание в двух экземплярах", после чего опять, на свою беду, отправился в Гадир. Думаю, немногое из "Периодов" сохранится для потомков; плевать: и без того в мире больше книг, чем глаз, способных их прочесть.
Стук отворяемого оконца
Ах да, вода и ячменный хлеб. Плюс к этому всегда свежий воздух и днем, без ограничения, свет. Ладно, теперь уж ждать недолго! - между прочим, многие бы еще спасибо сказали (мой папаша, к примеру, когда служил в Массилии, постоянно твердил: другим живется гораздо хуже! Глядя, с какой жадностью я, подросток, глотаю пищу, он всегда недовольно ворчал: "Погоди, когда-нибудь у тебя не будет чем набить брюхо!" Правда, сам спускал две трети жалования в портовых кабаках - с гетерами самого низкого пошиба. Да уж, мои родители, вообще родители... Это особый разговор!)
Ощущение, будто спина восковая и по ней струится ледяная вода; я болезненно возбужден (что неудивительно). Сегодня даже болтовня дозорных кажется раздражающе громкой; проклятые скоты. Надеюсь, веревка из одеяла выдержит, если разрезать его на десять полос; восемь полос, конечно, было бы надежнее, принимая во внимание ветхость этой дерюги, но высота внешней, обращенной к морю стены не менее тридцати стоп; в случае чего можно будет подвязать плащ.
Поем немного; мне нужны силы для предстоящего побега (и, главное, для теперешнего ожидания - с каким комфортом это свинорылое солнце развалилось в студенистой облачной луже!!! Хоть бы вспомнилось какое ругательство покрепче, чтоб тебя притушить: в Туле один северный варвар употреблял словечко "скрамасакс" - выговаривается трудно, как все языческие слова, но зато слух режет потрясающе; попробую? Ну да! Хоть руками отгоняй его прочь - подальше в туманное марево! Уф!)
В третий том серии «Утопия и антиутопия XX века» вошли три блестящих романа — классические образцы жанра, — «Гелиополис» (1949) Эрнста Юнгера, действие которого происходит в далеком будущем, когда вечные проблемы человека и общества все еще не изжиты при том, что человечество завоевало Вселенную и обладает сверхмощным оружием; «Город за рекой» (1946) Германа Казака — экзистенциальный роман, во многом переосмысляющий мировоззрение Франца Кафки в свете истории нашего столетия; «Республика ученых» (1957) Арно Шмидта, в сатирическом плане подающего мир 2008 г.
Все слабее власть на русском севере, все тревожнее вести из Киева. Не окончится война между родными братьями, пока не найдется тот, кто сможет удержать великий престол и возвратить веру в справедливость. Люди знают: это под силу князю-чародею Всеславу, пусть даже его давняя ссора с Ярославичами сделала северный удел изгоем земли русской. Вера в Бога укажет правильный путь, хорошие люди всегда помогут, а добро и честность станут единственной опорой и поддержкой, когда надежды больше не будет. Но что делать, если на пути к добру и свету жертвы неизбежны? И что такое власть: сила или мудрость?
Повесть о первой организованной массовой рабочей стачке в 1885 году в городе Орехове-Зуеве под руководством рабочих Петра Моисеенко и Василия Волкова.
Исторический роман о борьбе народов Средней Азии и Восточного Туркестана против китайских завоевателей, издавна пытавшихся захватить и поработить их земли. События развертываются в конце II в. до нашей эры, когда войска китайских правителей под флагом Желтого дракона вероломно напали на мирную древнеферганскую страну Давань. Даваньцы в союзе с родственными народами разгромили и изгнали захватчиков. Книга рассчитана на массового читателя.
В настоящий сборник включены романы и повесть Дмитрия Балашова, не вошедшие в цикл романов "Государи московские". "Господин Великий Новгород". Тринадцатый век. Русь упрямо подымается из пепла. Недавно умер Александр Невский, и Новгороду в тяжелейшей Раковорской битве 1268 года приходится отражать натиск немецкого ордена, задумавшего сквитаться за не столь давний разгром на Чудском озере. Повесть Дмитрия Балашова знакомит с бытом, жизнью, искусством, всем духовным и материальным укладом, языком новгородцев второй половины XIII столетия.
Лили – мать, дочь и жена. А еще немного писательница. Вернее, она хотела ею стать, пока у нее не появились дети. Лили переживает личностный кризис и пытается понять, кем ей хочется быть на самом деле. Вивиан – идеальная жена для мужа-политика, посвятившая себя его карьере. Но однажды он требует от нее услугу… слишком унизительную, чтобы согласиться. Вивиан готова бежать из родного дома. Это изменит ее жизнь. Ветхозаветная Есфирь – сильная женщина, что переломила ход библейской истории. Но что о ней могла бы рассказать царица Вашти, ее главная соперница, нареченная в истории «нечестивой царицей»? «Утерянная книга В.» – захватывающий роман Анны Соломон, в котором судьбы людей из разных исторических эпох пересекаются удивительным образом, показывая, как изменилась за тысячу лет жизнь женщины.«Увлекательная история о мечтах, дисбалансе сил и стремлении к самоопределению».
Пятьсот лет назад тверской купец Афанасий Никитин — первым русским путешественником — попал за три моря, в далекую Индию. Около четырех лет пробыл он там и о том, что видел и узнал, оставил записки. По ним и написана эта повесть.