Габриэла, корица и гвоздика - [3]

Политические, социальные, экономические аспекты не выпячены в произведении на первый план. Однако в перипетиях напряженнейшей борьбы, развертывающейся на протяжении всего повествования между молодым экспортером Мундиньо Фалканом и старым «полковником» Рамиро Бастосом, точно в капле воды, отражено происходившее тогда в Бразилии.

Большой художник, Жоржи Амаду не только всегда верен исторической правде, в малом он умеет видеть многое — и рассказать об этом. В одной из бесед с автором этих строк он поделился своими раздумьями: «В Баие, как известно, родилась Бразилия, и первой бразильской столицей был город Салвадор. И если баиянский писатель живет жизнью людей Баии, стало быть, он живет жизнью всего бразильского народа, и проблемы всей нации — это его проблемы, равно как он не может оставаться равнодушным перед проблемами других, даже далеких народов. Так произведение, написанное бразильским писателем, баиянцем, будучи как бы локальным, приобретает универсальность. Бразильцы — нация метисов, нашими предками были белые, негры, индейцы, и этот сплав наложил своеобразный отпечаток и на национальный характер нашего народа, и на творчество бразильских писателей. Мы не замыкаемся „в себе“. Я не говорю об авторах, увлекающихся в своих произведениях словесной эквилибристикой. Главное в нашей литературе — художественное воссоздание действительности, от солнца до тени, от повседневного, реального — до фантастического, плода народного творчества… Баия — это не только Ильеус или Салвадор, это Бразилия…»

Итак, среди измученных, полумертвых от усталости беженцев, покинувших засушливый северо-восток, доплелась до Ильеуса Габриэла, оставив за плечами невероятно тяжелый путь по выжженной солнцем каатинге, по сертанам, где тропу меж колючих и обжигающих кустарников и кактусов приходилось прорубать мачете. Много испытаний пришлось ей пережить, и впервые перед читателем романа она предстает в далеко не привлекательном виде: «Пыль дорог каатинги покрыла лицо Габриэлы таким толстым слоем, что черты его невозможно было различить, и волосы уже нельзя было расчесать обломком гребня — столько пыли они в себя вобрали. Сейчас она походила на сумасшедшую, которая бесцельно бредет по дороге… одетая в жалкие лохмотья, покрытая грязью настолько, что невозможно было… определить возраст… ноги босы…».

«Образ Габриэлы сопровождал меня продолжительное время…», — заметил Жоржи Амаду в интервью, опубликованном бразильским журналом «Маншете».

Многие годы назад Жоржи в нашей беседе поведал о своей работе над романом «Габриэла, корица и гвоздика»:

«Я, право, собирался написать страниц сто или сто пятьдесят, не больше. И вдруг совершенно неожиданно для самого себя обнаружил, что написано уже более пятисот… Габриэла заставила меня работать против моей воли. Что делать! Мне очень хотелось написать солнечную книгу. Книгу, которую читали бы все, которая заинтересовала бы всех и которая не только развлекала бы читателя, но заставила бы его задуматься над многими явлениями нашей бразильской жизни…

Частенько ведь бывает, что внезапно начинаешь писать о чем-то, не имеющем ничего общего с тем, что было задумано. Новое возникает и в процессе работы. И „Габриэлу“ я задумывал писать как новеллу, да и предназначалась она для сборника десяти новелл десяти разных авторов, а вот в конце концов получился большой роман. Габриэла задала мне много работы.

Корни моих последних романов можно обнаружить в моих первых произведениях — в романах „Жубиаба“, „Пот“, „Какао“, „Мертвое море“ и в других, которые были мною написаны десятки лет назад. Возьмем, например, Габриэлу. Полистайте мои ранние книги и вы найдете силуэт Габриэлы, да, да, той самой Габриэлы. Пусть этот силуэт несколько прозрачен, не особенно четок, но черты Габриэлы бесспорны…»

Жоржи Амаду в ходе этой же беседы дал ключ к пониманию того, как, отталкиваясь от чего-то узко локального, «провинциального», происшедшего в небольшом географическом пункте, отдаленном от сердца страны, от центров ее политической и экономической жизни, писатель создал произведение общенациональной проблематики, поднял животрепещущие вопросы, так или иначе касающиеся жителей Амазонас, Рораимы или Амапа — на крайнем, экваториальном, севере республики, либо Рио-Гранде-до-Сул, на крайнем юге, Мато-Гроссо или Минас-Жераис, любой другой зоны.

«Мой путь в литературе, — говорил Амаду, — всегда был связан с конкретными условиями и обстоятельствами, в которых я, как и любой другой человек, находился. Но как писатель, неразрывно связанный со своим народом, я всегда иду по тому же пути, по которому идет мой народ».

В другом своем выступлении Жоржи Амаду подчеркнул:

«Что касается моих обязательств и моих пристрастий, то могу подтвердить — с начала моей сознательной жизни и поныне, надеюсь, что до самой последней строчки, написанной мною, я выполнял и выполняю зарок: быть всегда с народом, с Бразилией, с будущим.

Моими пристрастиями были и остаются выступления за свободу — против деспотизма и произвола, за эксплуатируемого — против эксплуататора, за угнетенного — против угнетателя, за слабого — против сильного, за радость — против скорби, за надежду — против отчаяния, — и я горжусь такими пристрастиями.