Людочка и Настя тоже не выдержали и захохотали.
— Именно, — благосклонно кивнул курьеру Сан Саныч, которого женский смех почему-то сделал добрее. — Тут однозначно интрига наблюдается: что же взял упырь Альберт с собой в воспаленном воображении автора — плащ, гроб или ружье, и если патроны говорят о последнем, то почему все-таки макинтош?
— Монтекристо, — не выдержал Александр, отбирая машинописные листки из рук редактора. — Не вижу повода устраивать из этого драму. Никто эти древние ружья не помнит, не знает и проверять не будет, макинтош или монтекристо. Интуитивно должно быть понятно…
— А! Интуитивно уже понятно, кто автор, — тут же отозвался Сан Саныч. — Ваш рассказ, Александр Дмитриевич?
— Ну, допустим, мой, — ответил Александр, сжимая в руке злополучные листки и выпрямляясь навстречу редактору. — Я свое мнение уже высказал, и не вижу повода продлевать бессмысленный разговор.
— А я вижу, Александр Дмитриевич, представьте себе — я вижу! — театрально провозгласил Сан Саныч. — Потому что не мог ваш упырь Альберт насыпать ласточкам зерен на пенек, чтобы любоваться тем, как они клюют! Никоим образом!
— Да? Это еще почему? — взвился Александр. — Вот у классика было написано про ласточку: «Дам тебе я зерен, а ты песню спой». Почему мне нельзя?
— Почему? — в лице литреда проявилось что-то вдохновенное и отчасти мефистофельское. — Да потому что ласточки — насекомоядные, Александр Дмитриевич! Насекомоядные!
Настя и Людочка тоненько взвыли. Александр открыл рот, но потом махнул рукой и выскочил в коридор, там прижался лбом к холодному косяку. Хотя не к косяку, а к стенке возле двери, поправил он себя машинально, косяк — часть двери, либо иносказательно — ошибка. И черт бы побрал этого редактора вместе с его ласточками. Насекомоядными… Классику хорошо, классику все можно. А тут ни до какого классика не доживешь, просто нервов не хватит.
В коридор выскользнула Настя, а следом за ней просочилась и Людочка, они обступили Александра с двух сторон, и Настя даже погладила его по плечу, хотя у обеих в глазах еще прыгал смех.
— Не переживайте, Александр Дмитриевич, вы с Сан Санычем только начинаете работать, потом привыкнете, — мягко сказала она. — Зато после него у вас текст будет хоть на выставку.
— А психика — хоть на свалку, — злобно огрызнулся Александр. — Неужели то же самое нельзя сказать по-другому? Без этой театральщины?
— Зато его корректоры любят, — заступилась за редактора Людочка. — После него им работы почти нет, готовый издательский экземпляр. Хоть сразу в печать.
— Он на Жака Бреля похож, особенно когда по-французски говорит, — мечтательно протянула Настя, раскуривая розовую сигаретку.
— На кого? — вяло переспросил Александр.
— Приезжал в прошлом году француз такой, певец знаменитый, неужели не были на концерте? Тоже в водолазке был.
Александр вздохнул тяжело и пошел по ступеням вниз. Из французских певцов он знал только Азнавура, а мысль о том, что с Сан Санычем придется встречаться уже не с рассказом, а с романом, вызывала желание крепко выпить.
— Он только к вам так пристрастно относился? — с любопытством спросил Дживан. — Или вообще ко всем?
Александр задумался.
— Похоже, только ко мне, — согласился он. — У нас много авторов, ни с кем не было такого непонимания. Я просил дать мне другого редактора, но…
— Он хотел работать с вами, — уверенно закончил за него фразу Дживан, бросая взгляд на Солонину. — А поскольку главный редактор к нему прислушивается больше, чем к вам, то по-вашему не вышло. Так было дело?
— Да, — растерянно подтвердил Александр. — Как вы узнали?
Солонина и Дживан снова переглянулись.
— Знаете что, Александр Дмитриевич, — вдруг сказал Дживан. — Идите обедать, а потом отдыхать, хорошо? Что у вас там по расписанию? Физическая нагрузка какая-то? Вот идите и отдыхайте, и нагружайтесь, а мы вас попозже найдем. Договорились?
Александр поднялся. Наваждение как-то разом с него спало, и собственный поступок показался ему неприглядным. Наябедничал, как школьник.
— Вы только не поймите мои слова превратно, — твердо сказал он. — Я описал вам исключительно мою личную реакцию. Сан Саныч профессионал, уважаемый человек, ценнейший сотрудник издательства, все его замечания всегда по делу. Если вы считаете, что я был настолько на него обижен, что…
— Господи, да идите уже, — не выдержал Солонина. — Вы понятия не имеете, о чем говорите. Обижен, не обижен… Как будто в этом дело.
Дживан толкнул его локтем в бок, и Солонина замолчал.
— Идите, Александр Дмитриевич, — повторил Дживан. — Передавайте привет Нине Ивановне, если увидите ее за обедом. Мы с коллегой возьмем небольшой перерыв на совещание.
Александр взялся за ручку двери и потянул ее на себя. Невзрачный «мальчик» не пошел за ним, потому что его подозвал к себе Дживан, так что спускаться пришлось в одиночестве. Вниз вела крутая лестница с поворотом, Александр громко протопал по ней один пролет, после чего, подчиняясь неведомому порыву, вернулся на цыпочках к рецепции и приложил ухо к щели.
— …Немедленно, — услышал он слова Дживана. — У нас, кажется, есть подходящий гаситель.
