Фуку - [24]

и крестьянским детишкам

                                                читаю стихи

этих исчезнувших —

                                       desaparecidos.

А ночами

                я корчусь на безмужней простыне,

с дурацкими коленками,

                                       бессмысленно ногастая,

и местный аптекарь

                                  украдкой приходит ко мне

и поспешно ёрзает,

                                 не снимая галстука.

Даже голая

                   с кожи содрать не могу полицейской формы.

Чтобы дети мои и аптекаря

                                                во чреве моём потонули,

я глотаю в два раза больше нормы

противозачаточные пилюли.

Некоторые мечтают

                                    хотя бы во сне навести

полицейский порядок,

                                      чтоб каждому крикнуть:

                                                                              «Замри!»

А я каждый день

                             подыхаю от ненависти

к любому полицейскому

                                          на поверхности земли.

Ненавижу,

                    когда поучает ребёнка отец,

                                                                     не от мудрости

                                                                                               полысевший,

ненавижу, когда в педагогах —

                                                       и то полицейщина.

Так я вам говорю,

                                   Магдалена,

                                                       бывшая женщина-полицейский

и, к сожалению,

                               бывшая женщина…

Ровно посередине Амазонки горел пароход.

Пароход был маленький, обшарпанный, под эквадорским флагом. По пылающей палубе метались люди. Но в воду они броситься боялись, потому что Амазонка кишела пираньями, оставляющими в течение минуты только скелет от человеческого тела. Две спущенные на воду лодки перевернулись, ибо были перегружены, и ни один из людей не выплыл. Трагедия оставшихся на борту людей была в том, что пароход горел именно посередине.

Несколько индейцев на перуанском берегу, где стоял и я, бросились к своим каноэ, но начальник полиции остановил их:

— Не суйтесь не в своё дело… Всё-таки это ближе не к нашей, а к бразильской территории… Нейтральные воды… К тому же эквадорский флаг. Я даже не помню, какие у нас с ними политические отношения…

На другом, бразильском, берегу тоже виднелись безучастно созерцающие фигуры.

— Всё-таки это ближе к перуанской территории… — наверно, сказал тамошний начальник полиции и тоже замялся по поводу отношений на сегодняшний день с Эквадором.

Корабль медленно потонул на наших глазах вместе с остатками команды. Ничего нет страшней, когда люди брошены другими людьми.

Я долго не спал той ночью в посёлке охотников за крокодилами Летиции и почему-то вспомнил бульдозериста на Колыме Сарапулькина. Он бы не бросил.

Внутри пирамиды Хеопса

                                              подавленно,

                                                                     сыро,

                                                                               запуганно.

Крысы у саркофага

                                   шастают в полутьме.

А я вам расскажу

                                 про саркофаг Сарапулькина,

бульдозериста

                           на Колыме.

Сарапулькин вышел не ростом,

                                                       а грудью.

Она широченная —

                                   не подходи,

и лезет сквозь продранную робу грубую

рыжая тайга

                       с этой самой груди.

И на груди,

                    и на башке он рыжий,

а ещё на носу,

                        на щеках

                                       и на ушах!

Хоть бы поделился веснушкой лишней!

Весь он —

                   как в золоте персидский шах!

Вот он выражается,

                                  прямо скажем, крепенько.

Рычаг потянул

                          и на газ нажал,

зыркая

               из-под промасленного кепаря,

такого, что хоть выжми

                                          и картошку жарь!

Шебутной,

                   баламутный,

                                          около мутной

от промытого золота Колымы,

в своё выходное

                               заслуженное утро

Сарапулькин

                       ворочает

                                         валуны.

Он делает сигналом

                                    предостережение

сусликам,

                    выскочившим из-под корней,

и образовывается

                                  величественное сооружение,

а не бессмысленная

                                     гора из камней.

Ни на Новодевичьем,

                                      ни на Ваганьковском

ничего подобного,

                                так-перетак!

«Слушай, Сарапулькин,

                                          ты чо тут наварганиваешь?» —

«Я,

        товарищ,

                          строю себе саркофаг». —

«Ты чо — рехнулся?

                                  Шарики за ролики?

Ты чо,

              вообразил, что ты — фараон?» —

«А ну отойдите от меня,