Фрунзе - [3]

Формально «Белый царь» ввел в Туркестане, в степях его и горах, российское «право», свой, «императорский» суд, провозгласил ограждение личности от крепостнического рабства, феодальных расправ-самосудов, имущественного и земельного произвола. Коренные жители края могли обращаться за защитой к русским властям, могли даже просачиваться кое-где в ряды администрации.

Но в горах и степях по-прежнему беднота терпела от киргизской верхушки — баев и манапов. Ощутимо сохранялся двойной, пусть и несколько замаскированный, гнет — царские власти давили на баев, а те отыгрывались на бедноте.

Однако передовые русские люди, такие, как Василий Фрунзе и его друзья, немало сделали, каждый в меру своих сил, способностей, знаний, для укрепления братских связей между киргизами и русскими, для ослабления племенного антагонизма и розни.

Поярков и Фрунзе лечили, как правило — безвозмездно, изнуряемую множеством болезней киргизскую бедноту. Возле домика Василия Михайловича всегда можно было видеть притороченных коней, пахнущих потом дальней дороги — с Сусамыра, с Кимени, с Каскелена.

А Константин Свирчевский не щадил сил, чтобы привить русским и киргизам взаимное уважение, делал записи народных акынских сказаний, бесплатно обучал русскому языку киргизских ребятишек. Добрым словом вспоминали его впоследствии, в послереволюционные годы, видные деятели киргизской национальной культуры.

И немало было таких, как эти скромные жители сверхзахолустного Пишпека, никому в ту пору не ведомый «даргер [3] Пурунзо» (так выговаривали эту фамилию киргизы) и его столь же малоизвестные товарищи. Поэтому мы вправе сказать, что сегодняшнее название былого Пишпека — город Фрунзе — должно напоминать нам не только о прославленном полководце революционных армий, но и о его незнаменитом отце!

2. РАННЕЕ ДЕТСТВО

Весной, в марте — апреле, когда воздух по утрам был прозрачен, когда еще мало было в нем пыли, величественные горы Алатау четко обрисовывались своими белоснежными вершинами. А когда наступал вечер, горы вдруг перепоясывались огненным поясом, словно пылающая красная лава выступала на склонах от одного края неба до другого. Это киргизы выжигали на пастбищах сухой бурьян, чтобы не мешал он расти свежим весенним травам.

Страстно хотелось в горы Мише Фрунзе. Не раз просил он отца, чтобы тот взял его с собой в поездку. Но отец все отказывал, отвечал:

— Мал еще. Подрастешь — буду брать…

Сверстники, приятели Миши — киргизские, узбекские и ^русские ребята, — постоянно толковали про горы. С гор бежали звонкие ручьи и реки, с гор киргизы привозили шипучий белопенный кумыс, а охотники приносили отливающих радугой фазанов, круторогих архаров и длиннохвостых, пушистых, опасных хищников — барсов. И, наконец, там, в горах, жил знаменитый Чолпонкул.

Давно уже известен был Кыдыр Чолпонкул в Пишпеке и во всем крае как защитник бедняков.

Если толстый, жирный, богатый бай, или волостной управитель — казий, или родовой старшина — манап душили непосильными поборами народ, Кыдыр Чолпонкул посылал им грозное предостережение, а затем и наказывал.

Одной из любимых игр у ребят была игра в «Чолпонкула».

— Я— Чолпонкул!

— Нет, я! Нет, я! — спорили ребята на валу поросшей бурьяном старой крепости.

— Чолпонкул никого на свете не боится, — рассказывали ребята.

А Миша и сам кое-что знал про Чолпонкула.

Несколько лет назад, когда он был совсем еще маленьким, в больничном саду вдруг появилась большая юрта. Ветви старой груши и персикового дерева перекрещивались над ней. Возле юрты стоял часовой.

Часовой сторожил не пустую юрту. К ней каждое утро под командой унтер-офицера являлись четверо солдат с ружьями, к которым были примкну- ты штыки. Солдаты выводили из юрты рослого, красивого, бородатого киргиза с большими строгими глазами и вели его куда-то. Это как раз и был Кыдыр Чолпонкул, недавно схваченный по требованию баев. Он чем-то болел, его лечил отец Миши, однако его все-таки судили.

Потом юрта исчезла. Чолпонкул а увезли в Сибирь, но через некоторое время он оттуда убежал и, по слухам, вернувшись, скрывался где-то в родных горах Алатау, по-прежнему наводя страх и на киргизских баев и на царскую полицию.

И вот, наконец, мечта Миши сбылась…

Приехали как-то весной к его отцу киргизы, позвали поохотиться на барса. На другой день утром отправился Василий Михайлович в горы, а семилетний Миша, обняв старый тонкоствольный дробовик, тайком забрался к отцу в телегу под сено и, никем не замеченный, свернулся там калачиком.

До гор было близко. Сначала шли «привалки»— холмы — Паспельдек и Аламедин. Между ними лежала тенистая, сыроватая узкая дорога, поросшая огромным укропом — акщуваком. Потом шла котловина, изрезанная ручьями. Лошади потянулись медленным шагом, с трудом одолевая крутой подъем, и, наконец, стали.

Когда затихли шаги отца, Миша вылез из-под сена, спрыгнул с повозки и огляделся.

Глухо журчали невидимые ручьи. Кудахтали в кустах, в бурьяне горные курочки — кекелики.

«Пойду и я барса искать», — решил Миша.

Он двинулся в ту сторону, куда пошел отец. Тропинка вела все выше, идти было нелегко.

Вдруг он услышал, что в кустах кто-то стонет.