Фронтовое братство - [52]

Она допила одним глотком джин, потом провела ладонями по черному парику.

— Что тебе, черт возьми, известно о нем? — спросил Легионер.

— Тебе лучше не знать.

Дора небрежно почесала одну из грудей.

— Что-то политическое? — продолжал допытываться Легионер.

— Конечно. — Дора негромко рассмеялась. — Думаешь, убийства и тому подобные вещи что-то значат для таких, как они? Но все политическое — отличный шантаж. Когда прошепчешь что-то политическое, Адольф напрочь теряет чувство юмора.

Мы продолжали пить молча.

Полицейский, зашедший в шалман промочить пересохшее от дыма горло, предстал перед особым судом, где все дело решилось за двадцать минут. Судья, старик, вынес тысячи приговоров. Вскоре после прихода Гитлера к власти он лишился своей должности, так как во время Веймарской республики выказывал излишнее усердие. Но ему нравилось быть судьей. Как восхитительно чувствуешь себя, председательствуя за высоким столом! Он надоедал новым правителям в Берлине, пока ему в конце концов не дали места судьи. Однако когда началась война, работы у него оказалось невпроворот. Большинство дел ему зачитывала жена, пока он утолял голод. Многие из них он подписывал, не прочтя ни строчки.

После войны он получил пенсию и стал выращивать тюльпаны с гвоздиками у своего домика в Аумюле. На дверной табличке написано: «Генрих Веслар, отст. судья». «Отст.» написано мелкими, почти неразличимыми буквами, но «судья» бросается глаза. Табличка бронзовая, ее начищают дважды в день.

Живет он в пяти минутах ходьбы от железнодорожной станции, рядом с памятником Бисмарку — на тот случай, если кто захочет нанести ему визит.

В тот день, когда судья Веслар вынес приговор несчастному шупо, он был очень занят. Помимо гвоздик и тюльпанов, он увлеченно разводил и насекомоядные растения; тут он неожиданно вспомнил, что они должны были получить мух час назад. Если он не приедет домой вовремя, они могут погибнуть.

«Именем фюрера обвиняемый повинен смерти за трусость и попытку дезертирства, однако, учитывая долгий срок службы в гражданской полиции, суд отменяет обезглавливание и приговаривает его к расстрелу».

Из его «Хайль Гитлер!» за дверью судебного зала была услышана только вторая часть.

Пятидесятилетнего шупо с тридцатилетним стажем службы вывели двое тюремных охранников. Он плакал и падал в коридоре, поэтому в камеру его пришлось волочить. И даже сделать укол транквилизатора перед тем, как везти на грузовике в Фульсбюттель.

Его пытались подпереть, когда он стоял перед стрельбищным валом в Путлосе, но он продолжал падать. Одни из членов расстрельной команды решил, что он умер от страха еще до того, как двенадцать пуль вошли в его тело.

Один из стрелков-полицейских выстрелил ему в лицо. Это выглядело некрасиво. Слишком явно говорило об ожесточенности, не подобающей при казни.

Полицейский лейтенант, который командовал расстрельной командой, вышел из себя. Сказал, что стрелять в лицо подло, тем более что человек, которого они расстреляли, был их товарищем.

Он распекал их всю дорогу до Гамбурга.

Вся команда была наказана обычным назначением на фронт, через две недели ее отправили на Украину для борьбы с партизанами. Однажды темной ночью их роту послали в леса к северу от Львова. Два грузовика увязли в трясине. Когда их откапывали, из темного леса яростно засверкали вспышки, бесчисленные, маленькие, голубые, злобные. Сперва слева, затем — косоприцельно — справа. Потом прямо спереди.

Обстрел продолжался ровно четырнадцать минут. Потом стало тихо, слышались только потрескивание огня на горящих грузовиках да стоны нескольких раненых.

Появились люди в крестьянской одежде. Они пинали раненых и убитых. Время от времени раздавался пистолетный или винтовочный выстрел.

Партизаны под командованием старшего лейтенанта Василия Поленева исчезли в лесах так же тихо, как и появились.

Все сто семьдесят пять убитых солдат полиции вермахта[91] были пожилыми людьми, они много лет несли службу на улицах Гамбурга, Любека и Бремена скромными полицейскими. И понятия не имели, что где-то на востоке живет беспощадный Василий Поленев, старший лейтенант Красной Армии, мастер партизанской войны.

Бой был недолгим и яростным. Вскоре после него почтальону предстояло доставить понесшим утрату аккуратные открытки: «Унтер-офицер Шульц — или Майер — пал в бою, сражаясь за фюрера и Великую Германию. Фюрер благодарит вас».

Многие хотели бы написать в газетах «с глубоким прискорбием», но партия это запрещала. Немецкая женщина должна гордиться, что ее муж убит за фюрера. Дети точно так же должны гордиться, что их отцы убиты. Немец — не только муж, отец, сын или брат, он прежде всего — солдат и герой. Для этого он и появился на свет. Для этого и жил.

Хайль Гитлер!

Выказывать горе считалось недостойным немцев. Его легко можно было истолковать как подрыв воли к обороне. Люди растроганно читали сообщение о гибели фронтовика:

«Мы с гордостью получили извещение, что наш сын, лейтенант запаса Гейнц Мюллер, родившийся 3 мая 1925 года, служивший в 44-м танковом полку[92], пал в бою 19 июня 1944 года, доблестно сражаясь за фюрера.

Гудрун и Ганс Мюллер».