Фронтовая юность - [7]

Но Селезнев в сердцах махнул рукой и вместе с разведчиками направился на НП. Отойдя шагов пятьдесят, он резко обернулся и крикнул: «Непостижимо, да и только».

А к вечеру в полку говорили не только о подвиге разведчиков, но и о том, как помощник начальника штаба по разведке «освободил» НП от гитлеровцев. Случай, что и говорить, курьезный. А дело было так. Селезнев, организуя захват «языка», был крайне переутомлен, не спал трое суток. Начальник штаба полка выделил ему в помощь прибывшего из училища лейтенанта. Михаил Корнеевич был рад этому и, не уточнив фамилии, тут же направил молодого офицера на передовую с задачей наблюдать за поведением противника. Лейтенант первым обнаружил танкетку, о чем сразу же решил доложить Селезневу по телефону. Тот, как на грех, к тому времени крепко заснул. Селезнев спросонья взял трубку и стал допытываться, кто же с ним говорит.

— Да это же я, Немец! — доносилось с другого конца провода.

Михаилу Корнеевичу было невдомек, что говорил с ним Леня Немец, наш лейтенант, которого вскоре назначили командиром взвода минометной батареи. Кстати замечу, лейтенант быстро вошел во фронтовую семью, умел с предельной точностью положить мину в цель. Его любили и за то, что знал наизусть «Евгения Онегина», «Бориса Годунова» и с самозабвением читал лермонтовские строфы из «Мцыри», рассказывал о царице Тамаре, несчастной судьбе Нины и Арбенина из «Маскарада». Но все это было позже. Теперь же доклад лейтенанта произвел переполох: Селезнев вызвал взвод автоматчиков и бросился вместе с ним на выручку НП.

Пожурил за тот случай офицера командир полка. Селезнев не оправдывался, а только пожимал плечами и говорил: «Непостижимо, да и только…»

* * *

С капитаном Елиным мы пришли на НП командира полка.

На допросе пленный вел себя нагло. Он всячески подчеркивал пренебрежение к присутствующим и на все вопросы твердил одно и то же:

— Я солдат армии фюрера, и мой долг — всегда помнить фюрера. Я не буду отвечать.

Но когда Чугунов выложил на стол записную книжку, серьги, несколько браслетов и золотое кольцо, пленный сразу изменился в лице.

— Мародер! — глухо прозвучал голос лейтенанта.

По профессиональной привычке разведчика Чугунов тщательно осмотрел вещи. Записная книжка была исписана мелким почерком. Помимо каких-то несложных расчетов пленный вел в ней дневник. Из книжки выпало несколько фотографий. Чугунов поднял их и передал подполковнику. На карточках стояли тисненные золотом фирменные штемпеля фотографов Парижа, Берлина… С каждой карточки смотрели полуголые девицы. На обороте одной из них была надпись: «Помни везде и всюду твою Фридерику. 22.06.41 г.».

— Жена? Фрау? — строго спросил Додогорский пленного.

Тот промолчал.

Но вот в руках у командира оказалась простенькая любительская фотография. После размалеванных лиц и вульгарных поз от девушки с ромашкой, приколотой к кофточке, повеяло родным, русским.

Карточка пошла по рукам. Она дошла до двух бойцов, стоявших у дверей. Как я узнал потом, это были закадычные друзья — комсомолец Федор Аниканов и член батальонного комсомольского бюро Степан Головко. Они были вызваны сюда, чтобы сопроводить пленного в штаб дивизии. Федор, увидев карточку, пошатнулся, чуть не выронил автомат и с болью в голосе крикнул:

— Она! Товарищ подполковник, это же она — Надя!!!

Командир сурово взглянул на бойца, но тотчас на его лице появилось недоумение.

— В чем дело? — спросил подполковник.

Дрожащими руками боец расстегнул ворот гимнастерки, достал завернутый в платок бумажник. Воцарилась мертвая тишина. Мы с волнением следили, что будет дальше. Аниканов пробовал что-то сказать, но не мог и молча передал Додогорскому фотокарточку, которую пронес через испытания войны, берег как талисман, часто вспоминая родные черты Надиного лица, прощание с ней, скупую слезинку, что скатилась ему на щеку в день отправки в армию.

— Странно! — проговорил подполковник, — совершенно одинаковые. Откуда это?

— Так это же жена моя, товарищ подполковник!

— Жена? — вырвалось сразу у всех, кто был на наблюдательном пункте. И фотокарточки снова пошли по рукам.

Командир полка тяжело опустился на стул. Тягостное молчание прервал Головко.

— Да что же это такое, товарищи?! — раздался его резкий голос, от которого пленного передернуло. Он не знал русского языка, но, несомненно, догадывался о чем ведут речь советские воины.

— Будете говорить? — властно обратился к нему командир.

Пленный продолжал молчать, но уже не бравировал, как это делал в начале допроса, а как-то сжался, втянул голову в плечи. Атмосфера на наблюдательном пункте накалилась до предела. Казалось, нашему терпению приходит конец. Подполковник с силой надавил карандаш. Бумага порвалась, грифель отскочил в сторону. Потянувшись за другим карандашом, он нечаянно столкнул со стола золотое кольцо. Колечко подпрыгнуло и покатилось по полу к ногам лейтенанта Чугунова. Лейтенант поднял его, повертел в руках. Обнаружив на внутреннем ободке буквы, прочитал по слогам: «На-деж-да».

Аниканов не стерпел. Вскинув автомат, он готов был выпустить всю обойму в стоявшего перед ним врага, но Чугунов успел схватить его за руку, не дав коснуться спускового крючка.