Фридрих Барбаросса - [97]

Итак, чтобы резюмировать проблему отношений Барбароссы с миром итальянской знати, нам останется констатировать, что к югу от Альп основания для господства знати были все же гораздо слабее и неопределеннее, чем в германской части Империи. Серьезного противника для знати на юге следует видеть не в конкурентах из ее собственных рядов и не в Империи: напротив, им определенно являлся мир коммун. Противодействие коммун давало повод искать помощи у имперских властей и стремиться обрести в них сильную политическую опору. Для Империи же, наоборот, связь с кругами знати хотя и составляла всегда один из возможных регулирующих элементов в борьбе различных сил, но все-таки именно только один из них, наряду с другими. Не в последнюю очередь то, что в своих властных и финансовых возможностях мир итальянской знати был гораздо более ограничен по сравнению с городами, привлекало государя в этой части Империи все же бесспорно именно к коммунам как к непосредственной основе для мероприятий, оформлявших его господство.

Обращение к комплексу связей Штауфена с общностью мирян, прежде всего знати, но также и близких к знати слоев, осталось бы, впрочем, фрагментарным, если бы мы не захотели привлечь и следующий характерный для эпохи общественный круг Его конституирование в период высокого Средневековья относится к наиболее выделяющимся феноменам социального подъема, наблюдаемого в эти столетия. Речь идет о министериалитете^[610], который прежде всего в XII столетии все более обретает свои контуры и собственный профиль в общественной структуре Империи. Министериалы изначально были обладателями «службы» (ministerium), к несению которой они привлекались на местах в рамках господства как представителей знати, так и духовенства. При этом сначала речь шла о людях несвободного состояния, которые, впрочем, в процессе исполнения этой службы достигали отчетливо различимого социального возвышения — особенно если подразумевалась квалифицированная служба, вроде исполнения обязанностей стольника (трухзеса), камерария, кравчего или маршала. Положение министериала к тому же реально зависело от положения его господина, так что, естественно, между министериалами монастыря Корвей, архиепископа Майнцского или самой Империи могли существовать значительные ранговые различия.

Начиная с салической эпохи королевская власть в растущем масштабе использовала эти вновь выдвинувшиеся слои, но здесь все-таки обнаружилось совершенно новое для прежней расстановки сил, все более повышающее свою значимость сословие, на которое благодаря этому можно было с успехом опереться. Правда, Штауфену поначалу пришлось отличать штауфеновско-швабский министериалитет от имперского, но с возвышением до уровня королевской власти обе этих сферы смешивались в одну, нередко однородную социальную структуру. Здесь тоже, как и в случае с князьями и знатью, особо выдвигались отдельные персоны, отмеченные частым присутствием при дворе, тесной личной близостью к государю, а также, во многом именно благодаря этому, уже и обширными собственными областями господства, состоявшими из многих наделов. Яркий такой пример являет собой, в частности, происходящий из Пфальца имперский министериал Вернер фон Боланден, обнаруживаемый в министериальном властном комплексе этого периода ленной книгой, которая относится к концу XII столетия^[611].

Не в последнюю очередь с передачей должностей и связанных с ними требований могло быть сопряжено то, что министериалы из такого рода сокровищницы могли почерпнуть опыт политической деятельности и техники управления, что они нередко проявляли себя как подлинно идеальный персонал для самых трудных должностных сфер. Там, где требовались вдохновение для принятия решений, способность их реализовать и полная мера политической интуиции и гибкости, там теперь предоставлялась возможность прибегнуть к помощи не одних только представителей духовенства или знати. Там в штауфеновскую эпоху во все возрастающем числе приступали к действиям министериалы. Этот феномен можно хорошо понять прежде всего в рамках итальянской политики. Правда, сам Барбаросса при этом поначалу делал большую ставку на духовных лиц, графов и благородных, что можно подтвердить ссылкой на носителей значительных должностей ломбардского имперского управления в 1160-е годы — епископа Генриха Люттихского (Льежского), графов Генриха фон Дица и Гебхарда фон Лойхтенберга или благородных господ Маркварда фон Грумбаха и Арнольда фон Дорштадта. Но уже в эти годы первый министериал направлен в Италию: фогт Вильгельм фон Ахен был назначен графом Сиены. Со всей определенностью участию министериалов в штауфеновской итальянской политике суждено было пойти в гору уже позднее, причем для времени Барбароссы следует назвать, в частности, Бертольда фон Хокёнигсбурга, занятого в 1180-е годы на Виа Эмилия, а применительно к 1190-м годам сослаться прежде всего на таких людей, как Марквард фон Аннвайлер.

Столь богатая различными гранями и аспектами^[612] картина отношений Штауфена с миром князей, знати и министериалитета становится в результате чрезвычайно пестрой и все-таки с особой разносторонностью проявляет здесь и условия, и возможности имперского господства. В лице министериалов, с их активным привлечением к деятельности в интересах Империи, император смог распоряжаться поистине неисчерпаемым резервуаром высочайших талантов, служащих нуждам его правления. Сплоченность этой общественной группы в Империи была несравнимо прочнее, чем она могла быть у князей или даже знати со всей их самостоятельностью и амбициями территориально-политического свойства, нередко диаметрально противоположными имперским интересам. Это отсутствие в рядах министериалов широких возможностей для развития их господства, чреватое далеко идущими последствиями, делало министериалитет чрезвычайно важной опорой имперских властей, которые нередко могли оказываться в состоянии отчетливого конфликта с княжеским и знатным окружением именно из-за его собственных, столь сильно проявляющихся политических интересов.