Фридрих Барбаросса - [15]

Само собой разумеется, что в этих характеристиках личности Барбароссы, происходящих из круга штауфеновской историографии, нашли свое выражение в первую очередь позитивные, высокие качества монарха. Поэтому его образ будет очерчен неполно, если не привести также другие отдельные свидетельства, которые его характеризуют как в высшей степени жесткого, даже отчасти жестокого воителя, что, однако, обусловлено не только исторической связью с описываемой борьбой, но также типичным для его времени менталитетом. Так, образу этой личности, который предстает из только что приведенных выше источников, противоречат известия об особо строгом обращении государя с восставшими подданными Империи в итальянских городах. Здесь Барбаросса предстает вполне как человек и как государь своего времени. Его действия по своей строгости никоим образом не отличаются от подобных мер, применявшихся самими коммунами в отношении своих противников — они были, скорее, общей чертой той эпохи.

Мужчина в расцвете сил и, таким образом, имеющий богатый опыт в военной и политической областях, с притягательными и ярко выраженными чертами характера, среди которых позитивные качества имели абсолютный перевес, наиболее подходящий к тому, чтобы принять власть над Империей, умеющий вести переговоры, полный решимости и обладающий возможностями проводить свои решения в жизнь — таким предстает в наших глазах облик Фридриха Барбароссы, когда он весной 1152 года вступил в управление Империей. Наконец, в этом месте, вероятно, стоит затронуть вопрос о том, какое представление имел новый государь о своей должности правителя, то есть поставить вопрос об «идее императора»^[92] у Барбароссы. При этом ни в коем случае не стоит думать, что Штауфен активно занимался теоретическим осмыслением подобной проблемы. Напротив, его представления определялись традицией, пониманием положения государя и ярким осознанием своей роли в отношении своей фамилии и ее позиций^[93]. Они проявляются, прежде всего, в интересных свидетельствах об отношении Империи с другими субъектами власти этой эпохи: с церковью, с князьями, с итальянскими городами-государствами, с Восточной Римской империей и с западными державами — Англией и Францией. Стержень «идеи императора» составляет убеждение, что Империя получена от Бога и посредством княжеского избрания. Неотъемлемой составной и даже основной частью обязанностей государя представлялось Штауфену неограниченное право распоряжаться городом Римом. Эта позиция во многом оказывала негативное влияние на отношения между Империей и священством, между императором Штауфеном и папством его времени. Особенно ясно свидетельствуют об этом слова, с которыми непосредственно перед императорской коронацией государь обратился к депутации римских горожан. В этой прямо-таки программной речи, точный текст которой приведен у Оттона Фрейзингенского и, вероятно, приукрашен им несколькими цитатами, но определенно не изменен по существу, король упорно отвергает дерзкую мысль римлян, что он, дескать, принимает императорскую корону из их рук. Он подчеркивает свое фактическое господство над городом Римом и обращает внимание на право завоевания, которое прочно обеспечивает это господство со времен франков, наследником которых он является^[94].

Представления эти претерпели существенные изменения в части отношений с папством, после того как с началом схизмы (1159 год) Александр III отказался от доктрины двух мечей, принимавшейся до тех пор как основа взаимоотношений. Окончание церковной схизмы заключенным в Венеции миром (1177 год) привело к появлению новой концепции власти на основе сформулированной в сочинении Готфрида из Витербо идеи не пресекавшегося с давних пор «рода императоров» (imperialis prosapia), наивысшим воплощением которого должен был рассматриваться дом Штауфенов^[95]. С вопросом об «идее императора» неразрывно связан и такой обращающий на себя внимание феномен, как использование в императорской канцелярии особого стиля, чрезвычайно торжественного, задуманного ради поддержания достоинства и произведения впечатления, который заметен уже с середины 1150-х годов и проявляется прежде всего в показательном введении в оборот выражения sacrum imperium — «Священная Империя»^[96]. Помимо того что здесь проявилось значительное влияние самого государя — в том смысле, что он лично предписывал употребление подобных формулировок, — они являются также ценным свидетельством отражения общего духовного климата, мира идей штауфеновского двора того времени. При этом были задействованы уже имевшиеся ко времени Барбароссы возможности, для чего потребовалось привлечение старых традиций, которым, однако, благодаря точному приложению усилий придали новую динамику, распространив их на новую сферу действия. Не только как политик, но и, совершенно очевидно, в отношении собственного представления об обязанностях государя, Штауфен показал себя человеком, способным воспользоваться давно заложенными в фундамент средствами формирования власти в совершенно особой манере.

2. Консолидация и новые проблемы (1152–1158)