ФРГ. Штрихи к портрету - [22]

От Антверпена до Базеля около тысячи километров. А сколько подводных камней, мелей, перекатов, боковых течений. И всех их обязан цепко держать в своей памяти обладатель «Большого рейнского патента», дающего право на вождение судов по всему Рейну.

Чем выше взбирается Рейн, тем круче его русло. Если в нижнем течении реки перепад высот на одном километре составляет в среднем восемнадцать сантиметров, то уже между Кобленцом и Бингеном — двадцать девять, а на участке Страсбург — Базель протяженностью около ста тридцати километров Рейн ухитряется подняться на сто пятнадцать метров.

За Бонном река сужается. Берега становятся круче, не оставляя места для больших городов. Их здесь и пет. Но зато те маленькие, что есть, очень живописны. Вот мимо нас проплывает Андернах, заложенный еще римлянами. Древние стены, остатки дворца, церковь, большая круглая башня, надстроенная другой, восьмигранной. Все это утопает в зелени. В окрестностях Андернаха находится потухший вулкан с застывшими потоками лавы и грудами пемзы, который привлекает массу геологов-любителей.

Здесь же начинаются виноградники, без которых весь дальнейший рейнский пейзаж попросту немыслим. Нельзя сказать, что их аккуратные поля, зеленые летом, золотые осенью, прибавляют что-либо к красоте берегов. Но кто знает, что сталось бы с этими берегами, если бы их не залатывали виноградниками. Взращенная в глубокой древности на востоке, виноградная лоза была принесена на Рейн войсками римского императора Проба, в честь которого вот уже двадцать веков здесь осушают первый стакан вина, полученного от нового урожая. Вряд ли во всей мировой истории отыщется герой, удостоенный подобной чести!

Рейнские вина, должно быть, действительно хороши, потому что большего количества пьяных, чем в здешних местах, в дни веселого праздника сбора винограда мне не приводилось встречать нигде, разве только еще на Мозеле. Последний впадает в Рейн возле Кобленца. Город этот живописен, но не более. Несмотря на почтенный возраст и, казалось бы, выгодное расположение — пересечение долин Мозеля и Лана с долиной Рейна, он не превратился, как этого можно было бы ожидать, ни в торговый, ни в промышленный, ни в административный центр. Причин этому несколько. Думается, главная в том, что всю свою предшествующую историю город носил сугубо военный характер.

На Мозеле мы еще побываем. Его красота и неповторимость пейзажа вполне того заслуживают.

За Кобленцем начинаются места, наиболее любезные сердцу романтиков, старых и новых: «Самый прекрасный уголок Германии… это берега Рейна от Майнца до Кобленца. Край сей — мечта поэта и самая роскошная фантазия не может выдумать ничего прекраснее этой долины, которая то открывается, то закрывается, то становится цветущей, то пустынной, то смеющейся, то пугающей». Ни в красочности, ни в точности этой характеристики, принадлежащей известному немецкому поэту прошлого века Генриху Клейсту, не откажешь!

У начала излучины, которую образует Рейн перед впадением в него Лана, возвышаются башни и стены Марксбурга — единственного на всем Рейне замка, дошедшего до нас неразрушенным. А на другом берегу, напротив него, находится место, носящее имя Кёнигштуль (престол), где, по преданию, немецкие курфюрсты выбирали своих императоров.

Весь дальнейший участок реки до самого Бингена остался в моей памяти диким и суровым. Возможно, что это в общем-то правильное впечатление усилилось еще из-за непогоды. Помню, при подходе к Сан-Гоару — городку, прилепившемуся к подошве крутого, заросшего лесом откоса, — стал накрапывать дождик. Высокие мрачные берега стремительно сдвигались и от этого становились еще выше и угрюмее. Зажатая в каменных тисках река старалась вырваться и, казалось, отбрасывала назад наш, мешавший ей пароходик. Низкие, зацепившиеся за прибрежные леса тучи делали окружавший пейзаж смутным, почти нереальным и все более захватывающим. Рейн метался из стороны в сторону. Взору открывались новые и новые вершины, увенчанные руинами разбойничьих замков, действительно похожих в сумерках на силуэты хищных птиц. Мы словно попали в мир рыцарских романов и легенд. Несмотря на дождь, холод, пронизывающий ветер, палуба была забита пассажирами. Люди стояли как загипнотизированные, забыв про непогоду. Непонятное волнение передалось и мне. Тучи в одном месте вдруг разорвались, и на землю брызнули багровые лучи заходящего солнца. Как будто испугавшись света, Рейн метнулся в сторону, и глазам открылась знаменитая Скала скорби, или Лорелей. И на палубе сначала потихоньку, а потом все громче, увереннее зазвучала удивительная песня Генриха Гейне о коварной красавице, погубившей немалое число пловцов.

Дождь усилился. Капли барабанили по палубе, по стеклам кают, по лицам людей, обращенным к вершине скалы, над которой в порывах ветра бился трехцветный флаг. Его красная полоса сливалась с прощальными лучами солнца, черная — с тучами, а желтая удивительно напоминала золотую девичью косу.

Красота скалы Лорелей, как, впрочем, и всех других великих шедевров природы, непередаваема. На фотографиях она выглядит ничего собой не представляющим береговым выступом, частично заросшим лесом. Рейн в этом месте сужается до ста семнадцати метров. Несмотря на огромную глубину, достигающую двадцати шести метров, поверхность здесь буквально усеяна подводными камнями. Они-то в сочетании с бешеным течением и создали скале столь печальную славу. Говорят, что эхо здесь повторяется пятнадцать раз, при этом каждый раз изменяясь.