Фредерик Дуглас «Жил-был раб…» - [9]
Только надежно закрыв за собой дверь на чердак, могла она избавиться от присутствия этого человека. Только тогда не видела она его жестких зеленых глаз; не ощущала, как он крадется за ее спиной, не слышала его голоса. Голос его — вот от чего ей особенно хотелось закрыться на все замки. Этот голос выходил из уголка рта и так удивительно соответствовал коротким волосатым рукам Коуви. При воспоминании о страшных делах, которые проделывали при ней эти руки, мороз пробегал по коже Эмилии. Люси вышла замуж за Коуви в городе, куда она приехала, чтобы поступить на работу. Он не ездил к ним в горы знакомиться с родными жены. Поэтому Эмилия ничего не знала об «укрощении рабов». Увидев в поместье Коуви много невольников, она решила, что зять ее гораздо богаче, нежели ей казалось, и в первый же вечер никак не могла понять, почему у Люси такой изнуренный вид.
«Образование» Эмилии началось в первое же утро, когда ее позвали вниз еще до рассвета. Ей-то не привыкать, но ведь люди, имеющие рабов, могли бы разрешить себе понежиться в постели и чуть подольше! Так думала Эмилия, но все же торопливо оделась и поспешила вниз, где ей сразу дали понять, что все собравшиеся в большой комнате только ее и ждут. Тяжелый запах немытых тел ударил Эмилии в нос на пороге.
Первым ее ощущением был страх. Коуви, сидевший у стола над раскрытой огромной книгой, дернул своей круглой головой в ее сторону и блеснул волчьим взглядом. Пламя масляной лампы резко обрисовывало контуры его черепа. Свет играл и на бледном лице Люси и на фигуре другого мужчины, повыше Коуви ростом, который тупо и враждебно уставился на Эмилию. Но позади них в неосвещенной части комнаты тесно сбились в кучу какие-то темные фигуры, замершие в странных, причудливых позах.
— Вы опоздали, сестрица Эмилия, — голос зятя звучал милостиво. — Все наши домочадцы начинают день молитвой, вся наша большая семья.
Он медленно обвел рукой комнату. В темноте возникло какое-то неясное движение, оно прошло, как дрожащая волна, и улеглось.
— О, простите, пожалуйста! — только и могла пробормотать Эмилия, на ощупь пробираясь к своему месту.
Сцены из жизни на рабовладельческом Юге (иллюстрация из первого издания автобиографии Фредерика Дугласа).
Титульный лист аболиционистской газеты «Либерейтор».
Нападение рабовладельцев и их сторонников на Уильяма Ллойда Гаррисона в Бостоне в 1835 году.
Позади нее кто-то тяжело вздыхал. Она не посмела обернуться и опустилась на стул, кусая губы. Коуви, казалось, ничего не слышал. Он устремил глаза на книгу и, водя по строкам своим коротким толстым пальцем, начал читать вслух медленно и с трудом:
О, возблагодарим господа нашего, ибо он добр, ибо милость его пребудет вовеки.
Да скажут так спасенные господом, кого избавил он от руки вражеской;
И созвал их изо всех стран, с востока и запада, с севера и юга.
Одиноко блуждали они в пустынях, не могли найти города для себя.
В голоде и жажде блуждали, и душа ослабела в них.
И воззвали они к господу о своей беде, и господь избавил их от несчастья.
И вывел на истинный путь, чтобы нашли они город…
— Хвала создателю! — прибавил от себя Коуви и тяжелым ударом кулака захлопнул библию.—
А теперь, Фред, запевай гимн!
Эмилия снова услышала за собой подавленный вздох. Ожидание казалось невыносимым.
— Я тебе говорю, Фред! — скомандовал Коуви еще раз.
Кто-то вскрикнул в темноте. В памяти Эмилии молнией сверкнула давняя сцена: Сид Грин яростно хлещет свою обезумевшую лошадь, которая свалилась в канаву. Том вырывает у него хлыст и сбивает Сида с ног…
Напряженный голос начал выводить дрожащую мелодию. Он пропустил несколько тактов, но постепенно окреп. Эмилия догадалась, что это поет юноша, стоящий позади нее. Сейчас же к нему присоединился Коуви, из перекошенного рта которого стали вылетать неровные, фальшивые ноты, затем зазвучал тоненький, как свирель, голосок Люси. Темные фигуры, толпившиеся позади, подхватили мелодию, и песнь полилась — странная, неотвязная, полная дикой силы. Сначала гимн показался Эмилии незнакомым, но вскоре она различила торжественные слова:
Едва замерла мелодия, как Коуви упал на колени. Лицо его, озаренное светом масляной лампы, было обращено вверх. Поток слов рвался из его груди, слов, исполненных такого страстного рвения, что в этих удушливых, мрачных потемках они оглушали, как удары молотка. Он пресмыкался в бесстыдной душевной обнаженности, сваливая на склоненных перед ним людей весь свой тайный страх перед богом, всю свою вину за гнусные жестокости и прегрешения. Потом он встал с лоснящимся от пота лицом, взял из угла тяжелую плеть и стал выгонять едва волочивших ноги людей во двор, где уже занималось серое утро.
Эмилия вспомнила, что на дворе холодно — дрожь пробрала ее, даже когда она шла по коридору.
В помощь сестре оставалась только одна рабыня — молчаливое существо с медленными движениями.
— Прибери здесь и дай мисс Эмилии позавтракать!
Эмилия заметила, что, говоря это, сестра толкнула негритянку. Поразил Эмилию и грубый ее тон. Не прибавив ни слова, Люси скрылась в кладовой.
