Франко-прусская война. Отто Бисмарк против Наполеона III. 1870—1871 - [21]

Позже, разрабатывая планы в Вене, эрцгерцог настоял в беседе с эмиссаром Наполеона генералом Лебрюном на том, что вопрос этот – чисто академический. Но даже в таком виде план нуждался в серьезных доработках. Французский штаб считал, что армии требовалось всего 16 дней для проведения мобилизации и сосредоточения армии, а Австрия и Италия рассчитывали на срок от шести до восьми недель. Эрцгерцог не считал эту трудность непреодолимой. Пруссии, по его подсчетам, понадобилось бы до семи недель, чтобы организовать вторжение во Францию силами 8 корпусов, а объявив состояние «вооруженного нейтралитета» при внезапном начале войны, Австрия и Италия будут в состоянии разгромить большую часть сил пруссаков, если им придется вступить с ними в бой. Отсюда Франции, как уверял императора эрцгерцог, совершенно не о чем тревожиться: с армией в 400 000 человек (согласно данным самих же французов) она легко выдержит боевые действия, которые займут не более шести недель. Но французские генералы не разделяли подобной уверенности. Лебрюн подозревал, что срок в шесть недель, провозглашенный Австрией, был продиктован политическим, но не военным расчетом – что Франц Иосиф никак не отважится взять на себя риск третьей неудачной войны. На совещании 19 мая 1870 года весь план был критически рассмотрен генералами Лебёфом, Фроссаром, Лебрюном и Жаррасом, начальником «Бюро картографии французской армии». По их мнению, в плане недооценивалась и скорость прусской мобилизации, и надежность южногерманских государств, и они настояли, что, только если все три союзника выйдут на поле битвы одновременно, план имеет перспективы на успех. Когда Лебрюн посетил Вену в следующем месяце, сам Франц Иосиф прояснил, что подобная одновременность и в политическом, и в военном отношении невозможна. Но он заявил о том, что, если бы Наполеон III появился в Южной Германии «не как враг, а как освободитель, я, со своей стороны, вынужден действовать сообща с ним». Наполеон III трогательно цеплялся за то, что осталось от плана эрцгерцога. Он совпадал с французскими политическими и военными традициями наступления – давал возможность заручиться поддержкой новых союзников в Германии, а ценнее всего была хотя бы возможность блестящего военного успеха, в котором империя нуждалась как никогда и который так и не был достигнут вследствие осторожной стратегии Фроссара. Разрывавшийся между проектами Фроссара и эрцгерцога Наполеон III избрал наихудший для своей армии.

Кандидатура Гогенцоллерна

Таково было состояние военного планирования во Франции и Германии, когда в июле 1870 года как гром среди ясного неба разразился кризис кандидатуры Гогенцоллерна.

30 июня Эмиль Оливье, председатель правительства, объявил в Законодательном корпусе, что «не было такого периода, когда поддержание мира было гарантировано прочнее». Он не был одинок в своем оптимизме. 5 июля в Англии лорд Гренвиль, вступая в должность министра иностранных дел в первом кабинете г-на Гладстоуна, был проинформирован постоянным заместителем министра о том, что «он никогда в ходе своей деятельности не наблюдал такого затишья на международной арене». И все же проблема, нарушившая мир, была не нова. Испанцы начиная с революции, вспыхнувшей из-за не устраивавшей их королевы Изабеллы в 1868 году, были заняты поисками монарха, и имя Леопольда, кронпринца Гогенцоллерн-Зигмарингена, фигурировало среди первых в списке возможных кандидатов. Он был католиком, женатым на португальской принцессе, и являлся почтенным отцом семейства. Его брат Карл недавно принял корону Румынии. Его отношение к прусским Гогенцоллернам благотворно сказалось бы на ситуации в Европе, и поскольку в его жилах текла кровь Мюрата и Богарне, можно было надеяться, что и Наполеон III будет удовлетворен. Однако этим надеждам было суждено рухнуть. В сентябре 1869 года его главный испанский сторонник дон Эусебио ди Салазар навестил Леопольда и его отца, принца Карла Антона, чтобы представить ему все перечисленные и убедительные аргументы. Но принц не имел желания взойти на самый нестабильный в Европе трон, и Салазар вернулся от него ни с чем. В феврале 1870 года, однако, после дальнейшего сбора голосов агентами Бисмарка, маршал Прим, президент испанского Совета министров, снова отправил его в рамках официальной попытки повторить предложение и на сей раз попытался включить в список и Вильгельма I как союзника. Это был резкий жест. И Карл Антон, и Леопольд были дисциплинированными Гогенцоллернами, всегда готовыми последовать приказу из Берлина. Ни один из них до сей поры не изменил взглядов на непривлекательность этого замысла, но Леопольд написал Вильгельму I: «Я считаю своей обязанностью, как Гогенцоллерн и как солдат, подчиниться особому желанию Его Величества, нашего короля, принимая его указания как руководство линией моего поведения, если соображения большой политики, расширение властных границ и величие нашего дома потребуют этого».

Вильгельм I не считал восшествие на трон насущной необходимостью. У него не было желания видеть свою родню на шатких тронах, свержение которой он воспринял бы как личное унижение. Но реакция Бисмарка была другой. Он видел не только преимущества династической связи с Испанией, преимущества как коммерческие, так и военные, но и недостатки, неизбежно возникшие, окажись трон в руках стороны, недружелюбно настроенной к Пруссии. 28 мая 1870 года он пишет Карлу Антону довольно резкое письмо, указывающее на жизненно важную услугу, которую он окажет Германии, приняв трон для его сына. Карл Антон уступил, и его сын Леопольд, правда без особой охоты, тоже согласился. За Салазаром послали, и 19 июня Леопольд сообщил Вильгельму I, что решил внять призыву взойти на испанский трон. Вильгельм I, естественно, был задет тем, что переговоры по столь важному и семейному вопросу проводятся без его ведома или согласия, но все же одобрил решение Леопольда, «хотя с очень тяжелым сердцем». К 21 июня все было урегулировано, и Салазар телеграфировал добрые вести Приму.