Франко-прусская война. Отто Бисмарк против Наполеона III. 1870—1871 - [147]

Трошю был совершенно прав, предсказывая политические проблемы в случае неудачи атаки Ле-Бурже. Клубы все еще поддерживали то, что Трошю именовал «дадаизмом вооруженной милиции Парижа», приписывая генералитету Трошю провалы в Шампиньи и Ле-Бурже. «Теперь мы пойдем в бой без генералов Трошю, – заявил кто-то, – у нас нет нужды в генералах. Как только мы выйдем на поле битвы, пусть генералы сами о себе позаботятся». Но теперь правительство теряло доверие в военных кругах. Капитуляция, принимая во внимание обстановку в Париже, представлялась просто немыслимой: военные операции должны были быть успешными. А если они таковыми не будут, то не мешает продумать и самые немыслимые варианты, и после Шампиньи даже кое-кто из вполне умеренных членов правительства стал готовить себя к принятию весьма неприятных решений. Поставки хлеба для населения, как подсчитали 15 декабря, продолжатся до 10 января, для армии – на пару недель дольше. Фавр отправился в Венсен, где Трошю подальше от суеты Парижа учредил ставку, чтобы предупредить мэра о том, что правительство национальной обороны не возьмет на себя ответственность за то, чтобы обречь город на голод. Уверенный вид Трошю, его заверения в том, что немцы сами на пределе сил и возможностей, выглядели неубедительно, оба поговорили о том, чтобы подчинить его комиссии генералов, даже если он уйдет в отставку в знак протеста. В то время не было предпринято ничего, но неудачи у Ле-Бурже вынудили правительство принять меры. Фавр поехал в ставку Трошю после сражения, лично убедился в ужасном состоянии войск и по возвращении твердо объявил, что правительство должно взять контроль над проведением военных операций в свои руки.

Однако это не избавило бы от необходимости назначения военного советника, который консультировал бы правительство по военным вопросам и исполнял его распоряжения. Да, но где такого военного найти? Трошю был вполне готов уйти в отставку. Но Дюкро не мог последовать за ним: он теперь открыто считался капитулянтом, и его враждебность к либералам исключала подобное назначение. Винуа оставался наиболее оптимистично настроенным из старших командующих, упрямо утверждая, что ударом достаточно многочисленных сил на важном участке («Где, на каком участке?» – язвительно осведомился Дюкро) можно будет достичь кое-каких успехов, но Винуа считался приверженцем Второй империи, что ставило его вровень с Дюкро. Левые члены правительства не доверяли никому, кроме Трошю: Араго напрямую заявил, что «первым делом он позаботится о том, чтобы кандидат на командную должность торжественно заверил бы всех в преданности идеям республиканцев». Все, что они могли сделать, так это убедить Трошю попытаться «приложить все возможные усилия, позабыв об ортодоксальных военных принципах», и Трошю смог лишь на это ответить, что войска слишком измотаны для дальнейших операций, но он, разумеется, представит план сражения, как только сможет, а затем со всей торжественностью так и поступил.

Больше капитуляций не будет. «Когда в последний час мэр Парижа предложит вам потрясающий вариант, который, вполне возможно, обернется бедствием, но который имеет шанс привести и к неожиданным результатам». Фавра это не убеждало, и в канун Нового года, когда на встрече мэров округов от него потребовали учреждение военного совета с гражданскими членами для надзора за Трошю и за наступательными операциями, которые вот-вот последуют, он неожиданно очутился в союзе с ними против своих собственных коллег.

Таковы были настроения во Франции, когда 5 января немцы начали артобстрел. Сначала огонь был нацелен на форты на востоке и на юге, но в течение вечера одно орудие стало обстреливать и сам город. Для ударов по мирному населению, как до этого в Страсбурге, не было никакой военной необходимости. Единственным оправданием, и к нему все чаще и чаще прибегают «ястребы» всех стран и народов, хотя и без особого успеха, было то, что, воздействуя таким образом на боевой дух парижан, немцы довольно скоро сумеют склонить этих упрямцев к миру. Руки всех стран теперь в крови жертв, представителей мирного населения, – в крови, пролитой под этим и другими аналогичными предлогами, что изначально делает все попытки рассуждать о моральной стороне вопроса лицемерными, а уж о пользе данной акции и рассуждать нечего. Как уже ряд командующих до них, и немцы недооценили боевой дух гражданского населения и переоценили разрушительный эффект от разрывов в зоне застройки. Радиус поражения новых осадных орудий, конечно, удивил обе стороны: выпущенный с высот Шатильона снаряд падал на Иль-Сен-Луи (остров Сен-Луи, восточнее острова Сите) – хотя такая дистанция требовала зарядов повышенной мощности, от которых страдали сами орудия, – означал до сих пор невиданный успех. Невзирая на то что ежедневно на город обрушивалось 300–400 снарядов, они нанесли на удивление мизерный ущерб. Большинство из них взорвалось, не причинив вреда, на пустырях, но даже если здания и были поражены, а часть общественных зданий все же пострадала, включая Сорбонну, Пантеон, больницу Сальпетриер и женский монастырь Святого сердца Иисуса, – повреждения не были серьезными. Любопытные парижане сначала стекались к левому берегу, на который пришелся основной удар артобстрела, и даже были удивлены, увидев, что разрушения не везде даже и заметны. Мальчишки вовсю торговали осколками снарядов, а эффект от артобстрела сыграл только на руку правительству. Трошю, в котором восторженность явно перевешивала осмотрительность, сочинил воззвание в честь святой Женевьевы, покровительницы Парижа, которая «чудесным образом внушила противнику мысль об артиллерийском обстреле, опозорившем немецкие войска и тем самым цивилизацию», но радикально настроенные рабочие типографии бурно протестовали против публикации упомянутого воззвания, да и коллеги мэра сумели убедить Трошю не бежать впереди поезда со своими воззваниями. Даже у парижан чувство юмора имеет пределы. Вот когда Трошю обратился к Мольтке с протестами против обстрела парижских больниц, жители столицы его поняли, и саркастический ответ Мольтке, когда он пообещал вскоре подтянуть свои батареи поближе, чтобы артиллеристы получили возможность видеть флаги Красного Креста на зданиях, явно поколебал общественное мнение в странах Европы, с самого начала осады склонявшееся к поддержке французов.