Франко-прусская война. Отто Бисмарк против Наполеона III. 1870—1871 - [145]

«Над всем этим нависает [в приступе откровенности писал Бисмарк 28 октября супруге] интрига, измышленная женщинами, архиепископами и профессорами… А тем временем люди гибнут, мерзнут, заболевают, войне конца не видно, нейтралы транжирят время, обсуждая ее с нами, а время идет, и Франция вооружается сотнями тысяч винтовок из Англии и Америки… И все ради того, чтобы было кого похвалить за спасение «цивилизации».

Одна неделя сменяла другую, а боеприпасы поступали на артиллерийские позиции в Вилакубле невероятно медленно, настолько медленно, что даже штабисты Мольтке считали этот факт неутешительным, а Бисмарк усматривал в этом куда более серьезные мотивы. Монсеньор Дюпанлу, епископ Орлеанский, оказывал давление на королеву, вольные каменщики тоже не отставали. Были люди, мрачно намекнул он, «для кого главное – не дела немцев и не их победы, а скорее их беспокойство по поводу того, похвалят ли их в английских газетах», и приказал, чтобы послушный Буш не давал остыть страстям в немецкой прессе.

К концу ноября Бисмарк уже не мог сдерживаться и 28 ноября решительно высказался. Высказывание это адресовалось королю. Опасность вмешательства нейтральных стран, считал канцлер, настораживающе растет в связи с предстоящей конференцией европейских держав, которая созвана в Лондоне для обсуждения расторжения Россией черноморских пунктов Парижского соглашения, и чем дольше будет затягиваться эта война, тем сильнее опасность. Падение Парижа – не просто военный вопрос. Армия, вероятно, все же сможет дождаться, пока голод вынудит город к сдаче, и все же, заключил канцлер, «политические соображения делают скорейший обстрел фортов весьма желательным». Король воспринял это с сочувствием. Тремя днями ранее, 25 ноября, генерал фон Хиндерзин и генерал-лейтенант фон Клейст, генеральные инспекторы артиллерии и саперных войск, сообщили ему новость – что, дескать, артиллерийский обстрел, первоначально запланированный на 1 декабря, возможен лишь после Нового года, и Вильгельм I спокойно передал мнение Бисмарка Мольтке, включая и его сформулированное в категоричных выражениях недовольство задержкой. На это Мольтке ответил без задержки и в меморандуме, составленном для него Бронзартом, выразил крайнее нетерпение, широко высказываемое в военных кругах «невеждами в военной форме, засевшими за кабинетными столами». Какой-то историк действительно предложил сознательно преувеличить технические трудности так, чтобы «мирное население поняло, что ход войны не зависел от пожеланий штатских, что сигнал атаковать, как и сигнал прекратить атаку, дается исключительно сражающимися войсками». «Вопрос, – заявил Мольтке, – когда нападение артиллерии на Париж должно будет или сможет начаться, решается лишь исходя из военных соображений. Политические мотивы принимаются во внимание лишь тогда, если не требуют ничего недопустимого или невозможного в военном отношении». Начать артиллерийский обстрел преждевременно было недопустимо, а ускорить накопление боеприпасов – невозможно. В распоряжении Мольтке была всего одна железнодорожная линия, и заканчивалась она в 25 километрах от позиций осадных орудий. «Только в этом, – заявил он, – и заключается единственное объяснение задержки артобстрела». Но тут же Мольтке пояснил, что до сих пор рассматривает артобстрел как дорогостоящий и малоэффективный способ, прибегнуть к которому следует, только если принуждение через голод потерпит неудачу.

Это привело Роона в бешенство. Он был одним из нескольких высокопоставленных военных, кто соглашался с Бисмарком в том, что артиллерийский обстрел желателен и необходим. Он давно понимал, что даже небольшие усилия со стороны 3-й армии ускорят подвоз боеприпасов, и сам взял на себя ответственность за поиски повозок для транспортировки боеприпасов от железнодорожной станции к позициям осадной артиллерии. И потребовал от Мольтке объяснений. С какой стати взваливать на себя колоссальные проблемы, связанные с накоплением боеприпасов для операции, которую верховное командование вообще предпринимать не собирается?

Ответ Мольтке прояснил, что он не считал артобстрел невозможным или бесполезным: он просто подумал о связанных с ним сложностях и тщательной и продуманной подготовке, а за это время голод подтолкнет французов к капитуляции и, таким образом, снимет вопрос. Он был, однако, теперь готов к рассмотрению «чисто политического» артобстрела – то есть изолированной акции, не сопряженной с дальнейшим наступлением немцев. Атаки в конце ноября и из Парижа, и из района Луары показали, что французы сильнее, чем предполагалось в штабе Мольтке, и призывы к действию усилились. Из Дельбрюкка в Берлин прибыла телеграмма, которую Бисмарк глубокомысленно переслал Мольтке, заявив, что ожидает сложностей в ассамблее, если артиллерийский обстрел не начнется без промедления. В другом сообщении из Берлина сообщалось о вере в кругах министерства иностранных дел в то, что французы только и ждут обстрела, чтобы тут же вступить в переговоры о мире. Националистическая печать в один голос ревела, требуя артобстрел. Штабисты Мольтке, понимая роль Бисмарка в производстве материала, который он теперь использовал в качестве оружия, удивились мало. Тем не менее на военном совете 17 декабря – совете, из которого Бисмарк был исключен, – было согласовано, что обстрел южных укреплений города следует начать, как только запас снарядов в Вилакубле достигнет 10-дневной нормы – 500 снарядов на орудие. Было также согласовано, что генеральному артобстрелу будет предшествовать предварительный артобстрел Монт-Авро, изолированных позиций на востоке города, занятых французами перед сражением у Шампиньи. Наконец, командование артиллерийским обстрелом было возложено на потрясающе компетентного принца фон Гогенлоэ, командующего артиллерией гвардейского корпуса, которого король назначил именно для того, чтобы решить вопрос как можно скорее. Вопрос, как ему сообщили, необходимо рассмотреть не с технической точки зрения артиллериста, а стратега – прозрачный намек на то, что технические проблемы уже не рассматривались в качестве оправдания задержки.