Франко-прусская война. Отто Бисмарк против Наполеона III. 1870—1871 - [102]

Если бы делегация выделила бы ресурсы на организацию подобного сопротивления в широких масштабах, эта война стала бы во много раз ужаснее, чем являлась, и хотя итог ее вряд ли сильно отличался бы от уже имевшегося, это, возможно, позволило бы куда эффективнее организовать народ, чем пытаться сформировать из него армию, которой так и не представилась возможность сойтись с пруссаками на поле битвы. Только решимость Гамбетты любой ценой освободить Париж объясняет его отказ от своих ранних идей партизанской войны в пользу создания многочисленных войсковых формирований для проведения настоящей военной кампании. Широкомасштабные партизанские акции могли здорово досадить немцам, вызвать в их рядах многочисленные потери, одним словом, вынудить их прекратить оккупацию, но Париж к тому времени все равно бы пал, а именно деблокирование Парижа и было первейшей стратегической задачей делегации. Таким образом, партизанские операции могли лишь быть частью выполнения стоявшей перед французскими военными главной задачи: формирование и проведение операций Луарской армией.

Сначала идея развязать по всей Франции партизанскую войну была встречена с энтузиазмом. В Эльзасе и Лотарингии еще с времен Люксембургского кризиса 1868 года формировались отряды добровольцев, организовывались их боевая подготовка и обучение, а с началом кампании значительная часть населения не желала предоставить ведение войны одним только кадровым военным. Немцы, к своему неудовольствию, успели столкнуться с партизанской войной, еще не добравшись до Мёза (Мааса). Переправлявшаяся 15 августа через Мозель немецкая кавалерия докладывала о том, что они «постоянно обстреливались» жителями деревень и что они вешали бандитов – или подозреваемых в бандитизме – всякий раз, когда те оказывались у них в руках. Две недели спустя, накануне Седана, кронпринц говорил о войне этих «вольных стрелков», получившей распространение. «Одиночные выстрелы по нам, обычно коварные, трусливые, они открывают огонь по нашим дозорам, пользуясь тем, что в таких случаях виновников отыскать и изловить трудно, и нам посему ничего не оставалось, как принимать ответные меры – сжигать дотла дома, откуда они вели огонь, или пороть плетьми жителей, или налагать на них дополнительные контрибуции». Когда 9 сентября немецкой кавалерии сдалась недовооруженная и устаревшая крепость Лан, ответственный за склады, собрав все запасы пороха, устроил мощный взрыв, в результате которого погибли или получили ранения 100 вражеских солдат и 300 французов. Снайперы обстреливали дороги между Седаном и Парижем. «Мы безжалостно преследуем их, – говорил Бисмарк Жюлю Фавру. – Это – не солдаты: мы рассматриваем их как убийц». И когда Фавр указал ему, что, дескать, и немцы поступали в точности так же в ходе войн за независимость, Бисмарк на это ответил следующее: «Все это верно, но на наших деревьях до сих пор сохранились отметины – там, где ваши генералы вешали наших людей».

Вдоль главных немецких линий связи спорадическое сопротивление утихло быстро. Оккупационные власти быстро и не всегда разборчиво осуществляли акты возмездия, да и местные власти сотрудничали с ними в подавлении того, что они рассматривали как бессмысленные террористические акты. Население, уступив захватчикам, погрузилось в апатию. Когда в Суасоне 27 октября подвергся нападению немецкий офицер, муниципальный совет в письменной форме официально осудил этот акт – «из соображений лояльности». Но на окраинах оккупированных территорий, куда редко добирались даже дозоры, «вольные стрелки» с каждым днем действовали все более дерзко. В лесах и горах Вогез их активность возросла настолько, что немцы были вынуждены выделять значительные силы из числа войск, осаждавших Страсбург, на затяжную кампанию по зачистке Эльзаса. Лишь с распространением немецкой оккупации на расположенные южнее районы, на Франш-Конте, активность «вольных стрелков» в Вогезах спала, и немецкие территории за пределами Рейна почувствовали себя в безопасности от их набегов. К югу и к западу от Парижа немецкая кавалерия, наступавшая через Уазу и Сену, столкнулась с сопротивлением местных жителей, причем настолько решительным, что немцы оказались перед выбором – либо оставить эту область, либо занять ее en regie. В Абли, юго-восточнее Эпернона, кавалерийское подразделение немцев, расквартированное в одной из деревень, было окружено и атаковано «вольными стрелками» и едва сумело уйти. Французы заплатили за эту авантюру сполна – немцы дотла сожгли деревню. Город Шатодён во время атаки на него 18 октября оказал пруссакам сопротивление, ставшее легендой. К концу октября немцам было ясно, что война вошла в этап, в котором террор и контртеррор будут играть весьма важную роль.

Роты «вольных стрелков» формировались по местной инициативе или же по доброй воле отдельных граждан, и сначала правительство ограничивалось лишь моральной их поддержкой, правда выбивая для них фонды для выплаты жалованья. Число их быстро росло. Согласно официальным данным, общее количество таких формирований составляло 300, а численность бойцов в них – 57 600 человек. Не было недостатка во французах, готовых умереть за свою страну, но их совершенно не привлекала перспектива всех тягот, связанных с кадровой армией. Ряды «вольных стрелков» непрерывно пополнялись и сочувствующими иностранцами: испанскими республиканцами, изгнанниками из Польши, американцами французского происхождения, предприимчивыми молодыми людьми из Англии и Ирландии и, конечно же, итальянцами во главе с великим Джузеппе Гарибальди. Роты французских «вольных стрелков» являли собой многоцветье политического спектра – от радикально настроенных «вольных стрелков» с берегов Сены до легитимистов полковника де Кателино из Вандеи, от состоятельных буржуа тиральеров-добровольцев из Жиронды до рот папских зуавов, доставленных во Францию полковником де Шареттом после итальянской оккупации Рима. Даже грумы имперского двора, к великому замешательству местных властей, и те сформировали кавалерийский полк. Они заполняли улицы Тура, вооруженные и обмундированные по собственному усмотрению. Одна рота была в романтичном, но совершенно непрактичном стиле мушкетеров Александра Дюма, в широкополых шляпах, просторных плащах, высоких ботфортах, со шпагами и кинжалами. «Вольные стрелки» из Ниццы носили серые тирольские куртки и шляпы, «вольные стрелки» из Пиреней прибыли в беретах, партизаны из Жера в Гаскони несли черные баннеры, украшенные скрещенными костями, рота верховых из Южной Америки появилась с лассо, а роты из Северной Африки – в бурнусах. Все эти бойцы воевали очень по-разному: далеко не все дотягивали до Риччотти Гарибальди в Шатийоне, или «вольных стрелков» Липовского в Шатодёне, или до стойких, дисциплинированных и мужественных бретонцев, служивших примером для всех у Кателино. Большинство же оставили о себе отвратительные воспоминания у жителей тех регионов, где они воевали, – алчные, недисциплинированные, распущенные, одним словом, ничуть не лучше оккупантов-немцев. Они, по словам одного очевидца, насаждали «террор и разруху в деревнях, которые должны были защищать». Пришлось применить ряд мер с тем, чтобы поставить их в рамки воинской дисциплины. 29 сентября их по дисциплинарным вопросам приравняли к мобильной гвардии, и 4 ноября Гамбетта назначил их постоянного командующего, потребовав от него обеспечить регулярную отчетность каждого подразделения. Подразделение, не оправдавшее себя с честью перед лицом врага, подлежало расформированию, и в январе были на основании указа приняты жесткие меры в отношении тех бойцов подразделений «вольных стрелков», которые покидали места расквартирования в городах и деревнях и наводили страх на местное население бродяжничеством, бездельем и нередко недостойным поведением.