Франклин Рузвельт. Уинстон Черчилль - [67]

Война началась для Королевского военного флота не так блестяще, как первый лорд хотел бы себе это представлять. Немцы с их явно слабым флотом не пошли на открытое сражение; в ярости Черчилль выступил с громкими заявлениями, угрожая, что немецкие корабли будут «как крысы вытащены из своих нор». Таким образом, британская морская блокада свелась просто к технической задаче, и морской министр, жаждавший подвигов, должен был искать драматику и приключения в другой области. Когда Бельгия под напором немецкой армии вот-вот должна была сломиться, военный министр Китченер попросил об отправке британской морской пехоты в Антверпен, и Черчилль не заставил себя просить дважды. Он спешит на место событий и во главе своих трех бригад, которые были совершенно неподходяще экипированы для ведения войны на суше, в течение первой недели октября овладевает ситуацией. Здесь, проведя ряд успешных ударов по флангам устремившихся во Францию немцев, он почти физически ощутил момент, который мог изменить весь ход войны. Вопреки своим правилам, он обращается к премьеру с ходатайством освободить его от занимаемой должности и передать ему командование частями, стоявшими в устье Шельды. «Речь идет не о политической карьере, — заверяет он Асквита, — а лишь о военной славе». Ходатайство с сожалением отклонили, и все предприятие было, таким, образом, обречено на провал. Черчилль, которому в этом случае явно не хватило чувства меры и осторожности, возвращается в Лондон, и радующиеся его поражению недоброжелатели теперь могут не без основания говорить о наполеоновском комплексе отпрыска Мальборо. Впрочем, в основном критика несправедлива; задуманная им кампания говорит о богатстве идей, готовности к импровизации и способности к выработке нетрадиционной стратегии. Его главный принцип — нападение, атака, а не защита; находясь в Адмиралтействе, он придумывает все новые, отчасти инспирированные Фишером проекты, ставившие своей целью перенести войну непосредственно на территорию Германии, атаковать Боркума, заставить немецкий флот вступить в бой в устье Эльбы, чтобы затем уничтожить его.

Но простор для такой инициативы при более здравом размышлении был очень невелик. В 1914–1915 годах немецкие суда почти полностью хозяйничали во всех морях мира; блокада была бы превосходной идеей, если бы Англия могла не принимать во внимание щепетильность и права нейтральных стран, в частности, США, которые проявляли явное недовольство, поскольку британцы не только нарушали их связи в области военных поставок, но и мешали всему товарообороту со странами Центральной Европы, нанося, таким образом, существенный урон американской экономике. При всей очевидной симпатии к западным странам в отношениях между «приверженцами закона», американцами, и британским Адмиралтейством возникли напряженные отношения, которые — как позже писал Черчилль — могли поставить под вопрос всю блокаду. В этой ситуации Черчиллю оказала помощь ничем не ограниченная война с немецкими подводными лодками. 7 мая 1915 года в Ирландском море был потоплен пароход-гигант «Лузитания», принадлежавший Британии, на борту которого находилось также множество американских граждан[14]. Этот «апогей преступного ведения войны в духе гуннов» стал, по мысли Черчилля, изложенной им в «Мировом кризисе»[15], поворотным пунктом в отношении с США. В дальнейшем уже не было трудностей в вопросе об ужесточении блокады, напротив, всеобщее возмущение обратилось теперь на Германию, и дело государств-союзников получило неожиданную поддержку. Почти 60 лет спустя подтвердилось подозрение о том, что нагруженная боеприпасами и взрывчатыми веществами «Лузитания» по инициативе британского Адмиралтейства должна была сыграть роль корабля-наживки, чтобы — как совершенно секретно писал Черчилль уже 12 февраля 1915 года — «посеять вражду между США и Германией». Можно предполагать многое, ясно только одно, что британское Адмиралтейство вело нечестную и нечистую игру, а последующее описание этого эпизода Черчиллем было очень далеким от истины.

Выраженная в «Мировом кризисе» хладнокровная констатация этой катастрофы, которая в свое время вызвала огромный вал возмущения по обе стороны Атлантики, указывает на основной принцип, с которым мы встретимся не раз: «Права эта страна или нет, но это моя страна». Это стало оправданием во всех случаях, когда для Черчилля решался вопрос «быть или не быть».

То, что для Черчилля в этой войне речь шла о «быть или не быть», он поведал уже в феврале того же года в парижском «Матэн», заявив в интервью, что борьба будет вестись до полной капитуляции Германии и что врага будут так долго душить за горло, пока у него не остановится сердце. И в этом случае Черчилль был откровеннее, нежели остальные члены правительства. Теперь уже известно из протоколов британского кабинета, что Англия никогда не принимала всерьез идею мира, основанного на переговорах или компромиссе. Высочайшей целью войны было уничтожение Германского рейха как великой европейской державы, а это цель, о которой — по понятным причинам — не звонят во все колокола. Итак, было бы неверно, учитывая приведенное выше высказывание, говорить об особо радикальной позиции Черчилля. Хорошо бы и позднее не забывать об этом столь эмоционально окрашенном «распределении ролей».