Франкенштейн - [38]

Как только опустилась ночь, я выбрался из своего убежища и углубился в лес. Там, когда никто меня не видел и не слышал, я принялся крушить все, что попадалось под руку, испуская бешеные крики. Какую ночь я пережил! Мертвые звезды смотрели на меня с насмешкой; обнаженные ветви раскачивались, а я, подобно Сатане, метался по чащобам, вырывая с корнем молодые деревца, сея вокруг разрушение и хаос.

Но никакое исступление не может продолжаться бесконечно. Утомившись в буйстве, я в бессильном отчаянии опустился на сырой ковер опавшей листвы. Среди бесчисленных жителей Земли не нашлось ни одного, кто пожалел бы меня и помог мне. Тогда почему же я должен щадить моих врагов? С той минуты я объявил войну всему человеческому роду, и в первую очередь тому, кто создал меня и обрек на жизнь в аду.

Когда взошло солнце, я услышал вдали людские голоса. При свете дня я не мог вернуться в свое убежище, поэтому спрятался в густых зарослях терновника. Мне надо было обдумать свое положение.

Солнечное тепло и чистый лесной воздух немного успокоили меня. Вспомнив о том, что произошло в доме, я пришел к выводу, что поспешил проклясть всех и вся. Да, я действовал неразумно. То, что я говорил, несомненно расположило старика ко мне, но величайшей глупостью было показываться на глаза его детям. Мне следовало бы сначала мало-помалу приучить к себе старшего Де Леси, а перед остальными членами его семьи появиться позже, когда они уже были бы к этому готовы.

Я совершил много ошибок, но ни одна из них не казалась мне непоправимой. Поразмыслив, я решил вернуться в свое убежище, дождаться подходящего момента и снова обратиться к старику, чтобы привлечь его на свою сторону.

Примерно в полдень меня сморил сон. Спал я крепко, но в моих сновидениях вновь и вновь разворачивались события, случившиеся накануне: распахивалась дверь, раздавались женские крики, рассвирепевший Феликс бешено набрасывался на меня, отрывая от отца…

Проснулся я измученным: сон не восстановил мои силы. Уже темнело, когда я выбрался из колючих зарослей и отправился добывать пропитание.

Утолив голод, я вышел на знакомую тропку и направился к дому. Там все было тихо. Прокравшись в убежище, я стал дожидаться часа, когда семья обычно просыпалась. Этот час наступил и минул, солнце поднялось высоко, а из дома никто не показывался. Я весь дрожал от волнения: неужели здесь случилось что-то ужасное? Когда же я заглянул в щель, внутри домика оказалось темно, оттуда не доносилось ни звука. От неизвестности я едва не сошел с ума.

Наконец мимо двора прошли двое пожилых крестьян. У дома они замедлили шаги, остановились и завели оживленный разговор. Но я не понимал ни слова, потому что они говорили на ином языке, чем мои покровители. Вскоре, однако, появился Феликс, а с ним еще один человек. Это меня удивило, так как я не заметил, чтобы утром он выходил из дому. Я стал ждать, надеясь из его слов понять, что происходит.

– Ты, парень, хочешь, – обратился к Феликсу его спутник, – уплатить за три месяца аренды да еще и оставить в поле и огороде весь урожай несобранным? Не в моих правилах наживаться на чужой беде. Давай-ка лучше подождем несколько дней, может, ты передумаешь?

– Нет, – ответил Феликс, – не передумаю. Мы не сможем здесь остаться. Мой отец опасно захворал после тех ужасов, какие нам довелось пережить. Ни моя жена, ни моя сестра никогда этого не забудут. Не уговаривайте меня. Вот ваш дом в целости и сохранности, а нам бы только поскорее убраться отсюда.

Голос Феликса дрожал, выдавая, как глубоко он потрясен. Вместе со спутником они на несколько минут вошли в дом, а затем удалились. Больше никого из семейства Де Леси я никогда не видел.

Остаток дня я провел в своем убежище, погрузившись в тупое отчаяние. Мои покровители исчезли, оборвав единственную нить, связывавшую меня с миром. Душу мою затопили жажда мести и ненависть, я больше не пытался им противиться и теперь думал только о смерти и разрушении. Я вспоминал ласковый и звучный голос старшего Де Леси, кроткий взгляд Агаты, поразительную красоту Сафии – и на мои глаза наворачивались жгучие слезы. Все они оттолкнули и покинули меня, думал я, и в моей груди с еще большей силой закипала ярость.

Едва спустились сумерки, я обложил домик хворостом и соломой, уничтожил все, что росло в огороде, и стал с нетерпением дожидаться, пока зайдет луна и наступит полная тьма. Тогда можно начинать действовать.

В середине ночи поднялся сильный ветер и быстро разогнал облака; его порывы становились все сильнее и резче. Рассудок во мне померк, уступив место какому-то холодному безумию. Я поджег сухую ветку и пустился в дикую пляску вокруг обреченного дома, время от времени поглядывая на запад, где луна уже коснулась горизонта. Наконец ее диск скрылся, и я, размахивая своим факелом, поджег собранную мной солому и охапки сухого вереска. Ветер мгновенно раздул огонь, и вскоре весь дом окутало высокое пламя.

Убедившись, что занялись кровля и балки перекрытий и теперь пожар уже ничем не погасить, я размашисто зашагал в сторону леса.

Весь мир лежал передо мной. Но куда же направиться? Верно одно – я должен бежать от тех мест, где похоронены все мои надежды. Но для меня, отверженного и презираемого, любой край, где жили люди, был опасен.