Французский детектив - [9]

Тощие акации выбивались из-под чугунной ограды и гнули свои ветви под порывами ветра со снегом, неровный тротуар во всю длину был покрыт скользкой грязью. Это был печальный, удручающий пейзаж, но подросток рассматривал его с какой-то жадностью. Мужчина в одной рубашке подошел к нему, тоже посмотрел в глазок на улицу, почти прижавшись темноволосой курчавой головой к его щеке, и проворчал:

— Плохой погода.

Он выругался и снова лег. Вот уже три дня Испанец не вылезал из постели: его одолела тоска. Краем глаза подросток покосился на будильник, который висел на бечевке над грудой одеял. Три часа дня, вторник, 15 декабря 1927 года. Через десять дней Рождество. Его сердце слегка сжалось.

Сидя на табурете возле горящей печки, держа в руке брошюру, Альбер Ленанте не сводил глаз с широкого окна. Потом встал, подошел к мальчугану.

— Что сказал Кастилец?

— Плохая погода.

— Да, плохая. — Ленанте почти уткнулся носом в стекло. — Наверно, на юге лучше, а? — Он ободряюще улыбался, открывая в улыбке удивительно белые крепкие зубы.

— Лучше, — ответил мальчик.

— Тебе не надоел Париж?

— Он мне никогда не надоест. Пока мне здесь не очень везло, но… как бы это сказать…

— Понимаю, что ты чувствуешь. — Ленанте погладил свой кривой нос. — Это странный город. «О Париж, мой Париж, город славы и бесчестья», — пропел он. — Но некоторым он осточертел.

— Когда мне осточертеет, я вернусь к своим старикам.

— Конечно. В твоем возрасте это выход. Деньги на билет отложил?

— Так проедусь.

Ленанте пожал плечами:

— Вольному воля.

И вернулся на свой табурет.

Немного погодя мальчик прилег на постель. Положив руки под голову, он мог видеть со своего места будильник. В четыре надо идти на работу. Проклятый снег! Если пойдет такой же густой, как вчера, продавать газеты будет совсем не большим удовольствием, но есть-то надо. Только не поддаваться унынию, как Испанец! Нет, ни за что. Альбер Ленанте, похоже, осудил меня, когда я сказал, что поеду зайцем. А между тем… если то, что рассказывают, правда, Чинила отсидел два года в тюрьме за соучастие в изготовлении фальшивых денег. Мальчуган спохватился, что слишком занялся Чинилой (он же Ленанте), и упрекнул себя за это. У анархистов не принято совать нос в чужие дела. Он отвел взгляд от стрелок будильника, повернулся на бок и оказался лицом к веренице скромных постелей. В глубине спальни, почти касаясь друг друга своими пышными шевелюрами, трое мужчин ожесточенно спорили по какому-то каверзному социально-биологическому вопросу. Ближе к нему, лежа с мечтательным видом, далекий от всего, молодой человек блаженствовал с длинной трубкой. Его называли Поэтом, хотя написанных им стихов никто не видел. Испанец ворочался под одеялом. Его сосед храпел под афишей, извещавшей о том, что этим вечером в Доме профсоюзов на бульваре Огюста Бланки состоится заседание «Клуба инсургентов». Обсуждаемая тема — «Кто виноват, общество или бандит?». Докладчик — Андре Коломер. Храпящий целую ночь расклеивал афиши по всему кварталу при минус десяти, подкрепившись перед этим всего лишь стаканом молока. В изголовье кровати находились пустой мешок и ящик, набитый газетами, а также весь набор подпольного расклейщика: афиша с оторванным уголком, чтобы обмануть полицию, сказав, будто зловредные мальчишки оторвали то самое место, где были разрешающие печати, и ведро из-под клея с торчащей кистью.

В глубине открылась дверь, и в спальню проник запах овощей, которые чистили внизу на кухне молодые люди с горящими глазами и аскетическими лицами, а вместе с запахом появилась личность лет двадцати с внушительной повязкой на правой руке. Вновь прибывший мрачно сказал: «Привет!» — и повалился на свою постель недалеко от подростка. Он размотал повязку и пошевелил онемевшими от неподвижности пальцами. Ни малейшего следа раны или ссадины на руке не было.

— Придется что-нибудь подрисовать, — проворчал он себе под нос. (У него были неприятные глаза, тускло-зеленоватые, как будто с ядовитым бельмом. На верхней губе пробивались черные усики, а от волос разило помадой.) — Пошли они к черту в бюро страхования с их переосвидетельствованием!

Он вытащил из кармана блокнот и стал его листать. Мальчуган посмотрел на будильник, зевнул, встал, достал из-под матраса пачку газет и пересчитал нераспроданные экземпляры, расположив их по названиям — «Пари-Суар» в одну сторону, «Энтрансижан»— в другую. Человек с повязкой наблюдал за ним с фальшивой улыбкой и под конец зло усмехнулся:

— Похоже, дела никак не поправятся? Все распространяешь буржуазную прессу?

— Ты меня уже в третий раз спрашиваешь, — сказал мальчик, выпрямляясь. — В первый раз я подумал, что ты шутишь, и посмеялся. Во второй раз — сказал, что есть-то надо. А теперь я хочу послать тебя к черту!

— А я тебе скажу: голоден — ешь! Горе, да и только! Зовешься анархистом, а сам продаешь буржуазные газеты. Какой ты анархист?

— Брось, Лакор, — вмешался со своего места Ленанте, не отрываясь от брошюры. — Брось, что ты к нему пристал? Ты, может, думаешь, что это ты — настоящий анархист?

Голос звучал очень холодно и резко. Ленанте не любил Лакора. Он инстинктивно угадывал за его многословием эгоизм и лицемерие.