Французский детектив - [7]

— Он ведь не считал себя Мартиной Кароль или Жюльеттой Греко. Оригинал, одним словом.

— Да. А ну-ка, расскажите мне, что он из себя представлял, что это был за человек. Теперь ведь все равно — он умер, и ваша откровенность ему не может повредить.

— Да что вам сказать? Славный малый, хороший товарищ. Он был сапожник, и хотя ремеслом своим занимался время от времени, его прозвали Чинила.

— Верно, это прозвище упоминается в его досье. Значит, вы его в самом деле признали?

Я помедлил с ответом и еще раз внимательно посмотрел на лицо, посуровевшее после перехода в лучший мир. Я заставил себя отвлечься от усов и дополнил портрет густой копной растрепанных светлых волос, как было заведено у анархистов. Это вполне сочеталось с кривым носом.

— В самом деле.

— Благодарю.

Я пожал плечами:

— А что я вам такого сообщил? Разве вы не опознали его уже по отпечаткам пальцев и не познакомились с его досье? Простите, но что это за игры в таинственность?

Я указал на грудь умершего, прикрытую простыней.

— Там у него татуировка. Если бы вы ее показали мне сразу, я бы тотчас узнал его. Но, по-вашему, это было бы слишком просто, не так ли?

— Да не сердитесь, — сказал полицейский.

— Что за комедия! Испытываете меня?

— Да это не со зла…

— Мутит меня от этой вашей таинственности. Вот уж правда, что вы бросаете на ветер деньги налогоплательщиков.

Он проигнорировал мой выпад.

— Кстати, о татуировке. Вы помните, что у него там?

— Их там две. Монета на руке и надпись «Ни Бог, ни Вождь» на груди.

— Точно, — сказал полицейский и сдернул простыню, обнажив мертвеца до пояса. На груди действительно виднелась блекло-синяя ниспровергающая власть надпись. Буква «Б» в слове «Бог» была почти неразличима. Скверная ножевая рана стерла ее чище, чем самое эффективное химическое средство. Еще один глубокий шрам подчеркивал слово «Вождь». На правой руке, вверху, была изображена монета с Марианной.

— Ни Бог, ни Вождь, — вздохнул полицейский. — Не слишком оригинально для анархиста.

— Главное, глупо, — сказал я. — Хотя в ту пору я был намного моложе его, совсем мальчишкой, но помню, что пенял ему за это.

— Вам не нравился этот девиз? Но мне казалось…

— Мне не нравились и не нравятся татуировки. Только сдуру можно себя расписать.

Я прикрыл труп простыней. Сторож в сером халате точным и методичным движением привел все в порядок.

— Видите ли, инспектор, он был, конечно, не святой, — продолжал я. — Хотя Ленанте не принимал целиком доктрину экстремистов, видящих в преступлении средство борьбы с несправедливостью общества, он не был против нее. Насколько мне известно, он был замешан в какой-то истории с фальшивыми деньгами. Вот почему я сказал вам об отпечатках пальцев. В общем, в тюрьме он побывал, точно?

— Точно. Оттяпал два года.

— Ну вот. Когда я с ним познакомился, он вел себя смирно, но чувствовалось, что хотя он и не поддерживает экстремистов открыто, рано или поздно снова поддастся их влиянию. А я считал, что всякий, кто вступает в открытую борьбу с обществом, не должен иметь особых примет. У полиции и так достаточно способов обнаружения рецидивистов. А татуировка — верный путь к тому, чтобы засветиться.

Парень в халате вытаращил глаза. Инспектор ухмыльнулся:

— Из молодых, да ранний. И старому могли хорошо присоветовать.

— Я сохранил это качество, — откликнулся я.

— Ладно. А где же вы все-таки познакомились с этим правонарушителем?

— Недалеко отсюда. Это даже забавно, как недалеко он ушел за тридцать лет. Я познакомился с ним в общежитии вегетальянцев на улице Толбиак.

— Вегетарианцев?

— Нет, старина, вегетальянцев. Чему только вас учили в школе? Вегетарианцы не едят мяса, не позволяют себе молочные продукты и яйца. Вегетальянцы же питаются — скорее, питались, так как я могу говорить лишь о тех, кого знал, а существуют ли они еще в природе, мне неизвестно, — так вот, вегетальянцы не признают ничего, кроме растительной пищи, разве что с капелькой постного масла. Были и такие, что считали употребление масла нарушением правил, а один утверждал даже, что растения надо есть прямо на месте их произрастания на четвереньках.

— Серьезно? Ну и публика!

— Да, публика странная. Я всю жизнь провел среди чудаков. Так что в памяти собралась целая коллекция.

Он указал на лежащее перед нами тело.

— А Ленанте? Нам известно, что он не курил, не пил, не употреблял мяса. Он что, тоже из этих чокнутых?

— Нет. То есть для вас он, может быть, тоже чокнутый, но это был человек другого сорта. Вот вам один случай. В какой-то момент своей жизни он был почти что бездомным бродягой. Перебивался кое-как, поесть ему случалось не всякий день. И в это же самое время он был казначеем какой-то группы. Его выбрали до того, как он так опустился.

— Ясно. Прикарманил общие денежки?

— Как раз нет. В кассе было полтораста или двести франков — хорошие деньги в тысяча девятьсот двадцать восьмом году. Товарищи поставили на них крест и даже не заговаривали с ним об этом, думая, как и вы, что он залез в общую кассу. Нет и нет. Он, бывало, голодал несколько дней кряду, а к копилке не притрагивался. Ведь это были деньги товарищей, его организации. Вот что за человек был Альбер Ленанте, когда я с ним познакомился!