Французский авантюрист при дворе Петра I. Письма и бумаги барона де Сент-Илера - [89]

Разве то в нечто вменить, что не только навигаторы, но и самыя ундерофицеры от лейб гвардии, присланныя имянным Его царского величества указом для обучения тех кадетов, (не по шляхецкому обычаю) из рук ваших дубинами в гроб забитый. В сем им ис той академии под жестокими вашими угрозами и наказанием весьма запрещено свое убежище ко мне иметь. Ис того я не знаю, по вашему самовласному разсутку, каким я лоскутком к той академии пришит.

Что же вы в том письме бездельно безчестите меня, что я бутто сам начальное имя президенское приписую себе, понеже президент ничто иное есть, токмо первое имеющей место при своем деле, о чем можете быть что вы не знаете. И то, мой господине, имя я не похитил, ибо мне из канцелярии Его царского величества то достоинство пишут, и ис того можете разсмотреть, что я то имя действительно содержу. И я также могу ровным весом еще сумневатца и о вашем баронстве, и о прежних чинах, и о свидетельствах за монаршескими руками прежних правительств ваших, и всех хвальных дел, которыя, кроме внешных фигур, но самом свидетельстве свету еще не показаны, ибо я во Франции и в Вене был и гораздо знаю ваши славные такия дела, которые можете разве в сумерках, а не пред со[л]нцом объявлять.

Знаю я, мой господине, что приналежит до директора, ведаю также, что до моей должности, и в том мне вам законов ваших собственных приписовать отнюдь никакова указу не дано.

Что же действительно касается до моей покорнейшей пред Его царским величеством природной службы во академии той, я больши вас горечае и прилежнее рабское ныне наемничье прилагаю к тому управлению сердце, и если спорыватца{397} вам в том со мною, то бы противу совести своей вы чинили, и ничто ни в чем в той академии не опущено, как я о своем и о вашем поведении явственнее уже написал к вам в вышепомянутом прежнем своем. Что же вы пишете, не осмотряся, о моем себе супротивлении, то чинилося и впредь будет чиниться для лутшаго исправления дел, как оныя сами о себе явят к соблюдению высокой чести и для прибыльного интересу Его царского величества, понеже твоей самовласной и притязуемой воли по вашим прихотям послушником быть я отнюдь не обязан, и что до вас не приналежит, николи вам в том не попустится.

Того ради вас, мой господине, прошу впредь бездельно не безчестить меня, а знать себя, и кроме прямых рапортов, должных от вас мне, таких, ни к чему не потребных и наглых сплеток и лай ко мне от себя не писать. Сохраняю чесно свою должность, что в особливости на вас зависит, и меня таковыми незаслужеными от вас, меньшаго служителя Его величества, афронты не обеспокоивать, каких я от жизни моей от своего всемилостивейшаго манарха не слыхал, нежели от вас, гораздо рядового человека. Естли же инако со мною, не удержався от таких безлепиц, впредь поступите и продолжаться в такой своей дерзости станете, я свободно найду к истинному суду и к управе Его царского величества свое убежище за то явное уничижение дерзостное ваше, касающееся самой наивышшей державы самого Его величества в своем непослушании, и за неповинное и незаслуженное от вас себе бесчестие и напрасное озлобление. И таковыя письма впредь в глаза будут назад брошены тем, кто их принесет.

Что же будете о прямых делех к пользе той академии до нас писать, на те всегда со сердною готовостью определение со всяким поспешением и приказы наши на те дела присланы к вам будут, а сами извольте видатца со мною во академии и труда не иметь ездить ко мне.

В протчем остаюсь всегда.

В Санкт Питер бурге августа в 27 день, 1716 г.

РГАДА. Ф. 9. Оп. 1. Д. 28. Л. 354 об. — 357{398}

N° 42 А.А. Матвеев — Ф.М. Апраксину, 3 сентября 1716 г.

Всемерно Вашему сиятельству уже известно есть, что высоким Его царского величества всемилостивейшего государя нашего именым указом назор и управление академии здешней положено на меня, и что указ чрез письмо Вашего сиятельства за власною вашею рукою к директору барону Сентилеру прислан, чтоб ему быть мне послушну.

Я доныне не оставил от себя никакова случая, чтоб доброго согласия х пользе всегдашней тех дел с ним не иметь, отгребаяся от безсоюства, во всем должныя расположения ему, барону, от себя определил, что моей каманде и его особой должности в той академии принадлежало, не вмешивался отнюдь в собственное его то дело. Но с великим сожалением, долговременно терпев, усмотрел я, что не только плод цветущей тоя академии в происходех тех наук при нем действительно [не] умножился, но и ежели бы не случилися здесь из Москвы аглинские профессоры, Фархварсон и Гвын (о которых Вашему сиятельству не неизвестно есть), то бы поистине школьников, как они из науки одной ф другую происходят, освидетельствовать было некому. А до меня ничего того у него, барона, не было, из науки в науку без свидетельства преходили, и сам он того не знает, и денежная прибавка была все просто, почему бы впредь и разобрать невозможно. Но к тому ж самыя безчинства и досады во оной академии, лейб гвардии ундер офицеры, навигаторы и самыя кадеты из рук его бароновых [...] побиты дубьем, и приходить им, навигаторам и кадетам, ко мне он, барон, под жестоким наказанием всем заказал, а кто придет ко мне из оной академии навигаторы или кадеты, за то бьет без милости, и то начальство мое весьма он унимает и уничтожает. Гораздо бы было лутче, естли бы та академия во всех науках приказана была вышепомянутым профессорам, которыя поистине сто раз те науки перед ним знают, а он только разве один чин свой, фигурою бесполезною у того дела находится.