Французский авантюрист при дворе Петра I. Письма и бумаги барона де Сент-Илера - [28]
И в самом деле, именно в августе противостояние между бароном и графом вылилось, наконец, в открытый скандал, причем, казалось бы, по совершенно пустяшному поводу. Создается впечатление, что Матвеев мог узнать о жалобе на него Сент-Илера и решил потому сам активно перейти в нападение. Весьма красочные обвинения и упреки, которыми осыпали друг друга Матвеев и Сент-Илер в язвительных письмах, занимают десятки страниц архивных документов. Надо оговориться, что оба соперника подготовили целые подборки писем для представления царю (через Макарова) и Апраксину: большая часть известных нам текстов, относящихся к этому эпизоду, сохранилась именно как копии в составе таких подборок, а не в оригиналах. Разумеется, мы не можем быть вполне уверены ни в точности перевода, ни в точности копирования писем; кроме того, некоторые из включенных в такие обвинительно- оправдательные подборки писем не датированы. Самое же важное, что тексты эти имеют откровенно инструментальный характер и не могут рассматриваться как прямые свидетельства действительно имевших место злоупотреблений: их следует читать исключительно как риторические конструкты, призванные оправдать автора в глазах государя и очернить его соперника. Любые предположения о том, как и в какой мере эти инвективы отражают реально имевшие место «непорядки» в академии, обречены пока оставаться спекулятивными, поскольку документов, отражающих практическую деятельность училища в этот период, дошло до нас крайне мало{154}.
Здесь мы публикуем лишь некоторые из этих посланий: во-первых, потому что многие из них сохранились не полностью или читаются только с большими купюрами, а во-вторых, потому что они в известной мере дублируют друг друга (например, соперники могли посылать параллельные, отчасти повторяющие друг друга жалобы Петру и Апраксину). Отдельную сложность представляет собой то обстоятельство, что письма Сент-Илера, разумеется, писались по-французски, мы же в данном случае имеем дело с переводами; возможно, это относится и к некоторым письмам Матвеева к Сент-Илеру. Качество этих переводов весьма разнится; отдельные фразы оказываются просто неудобопонятными. Впрочем, даже и в таком виде эти тексты представляют интерес, поскольку испытываемые переводчиками трудности отражают процесс выработки языка, необходимого для передачи соответствующих понятий.
Спровоцировали скандал в августе 1716 г. «пять кадетов, которыя про мастера своего в школе на стене написали непристойные скаредные слова тайным удом» — иными словами, обозвали учителя известным русским трехбуквенным термином{155}. Было их, возможно, не пять, а один; и написали они, кажется, не на стене, а на грифельной доске; и вообще, что они там на самом деле написали, неясно, потому что «с той, де, доски те слова непристойные стер он на третей день для того, что по той доске надобно учитца». Так или иначе, учитель-«навигатор» Семен Боборыкин хотел было пожаловаться на шалунов Матвееву, но, поскольку тот был болен, пожаловался лишь Сент-Илеру; барон без долгих околичностей наказал пятерых учеников «солдатским штрафом», т.е. шпицрутенами. Матвеев, однако, раздул из этого эпизода целую историю: он обвинил Сент-Илера в самоуправстве, умалении должности президента и истязаниях благородного российского юношества, посадил Боборыкина под арест и нарядил формальное следствие (документ 39){156}.
Последовал обмен все более едкими письмами; взбешенный Сент- Илер явился к Матвееву домой для очного выяснения отношений, в процессе которого граф, как кажется, струхнул: «Увидя такую ево необычную смелость и неистовую [нрзб], что он, барон, искал того чтоб до великой ссоры мне с ним доступиться, для того тотчас вышел <...> ис той своей хоромины в другую»{157}. После этого соперники бросились сочинять друг на друга жалобы Апраксину, царю, а Матвеев — еще и Меншикову.
Пересказывать здесь эти сочинения не имеет смысла: публикуемые документы говорят сами за себя. Стоит, однако, выделить несколько ключевых тем. Авантюрист Сент-Илер, со своей стороны, принимает здесь позу глашатая рационально-бюрократического, легалистского начала: как мы это уже видели весной-летом 1716 г., он вынужден апеллировать к составленным им регламентам и инструкциям, к факту их (предполагаемого) утверждения Петром; настаивать на формальном разграничении полномочий между собой и Матвеевым и требовать от него письменного подтверждения присвоенных им себе полномочий. Одновременно, впрочем, он обвиняет самого Матвеева в чрезмерной склонности к бумаготворчеству, к ведению дел только на письме: «Письма у нево столько из сей академии, бутто на сто человек в армии, а все ненадобно». Это тоже понятно, поскольку Матвееву удалось, кажется, забрать в свои руки канцелярию, а вернее, фактически создать ее у себя дома. «На словах дела в здешнем империи не отправляютца», гордо парирует Матвеев. Наконец, Сент-Илер обвиняет Матвеева в попытках переустроить академию на некий старомосковский лад: он-де «обычаем, которые есть в московских школах, хощет подражать» (разумеется, никаких осязаемых, документальных подтверждений такого ретроградства Матвеева у нас нет). Вероятно, в представлении француза, обвинение в консерватизме должно было быть особенно компрометирующим в глазах Петра. Сам он при этом апеллирует к зарубежным обыкновениям:
