Французская новелла XX века. 1940–1970 - [2]

Подобно тому как обвинение первой мировой войне прозвучало в книгах Роллана и Барбюса, Вайяна-Кутюрье и Лефевра, Аполлинера и Вильдрака, Доржелеса и Дюамеля, патетика антивоенного протеста пронизывает и произведения, посвященные второй мировой войне. Как в 20—30-е годы, так и в 40—60-е воспоминания о недавних сражениях заставляют писателей вновь и вновь размышлять о цене человеческой жизни, о величии самоотверженности, о силе братства.

В годы второй мировой войны Франция жила сложной жизнью, за внешне упорядоченным существованием — активность конспиративных издательств, подпольных групп, партизанских соединений. «В городе тогда были люди, — пишет Пьер Куртад, — которые… стояли на трамвайной остановке, но не садились в трамвай; сидели в скверах на скамейке, но не разглядывали женщин и не присматривали за детьми; часами смотрели на реку, облокотившись на перила моста, но не были при этом ни бродягами, ни рыболовами, ни мечтателями; читали газету, вывешенную у газетного киоска, хотя точно. такая же газета лежала у них в кармане; молились в церкви, не веря в бога, и, направляясь куда-нибудь, зачастую выбирали самый дальний путь». Эти люди необычного поведения и отчаянного мужества ковали победу Франции, ее величие.

Урок героизма, преподанный народом Франции, имел длительное влияние на нравственный климат послевоенной французской литературы. Вера в человека, в его способность жертвовать собой, характерная для многих произведений 50—60-х годов, уходит своими корнями в эпоху Сопротивления.

Опыт Сопротивления значим и для новаторского раскрытия темы социальной пассивности. Пассивность в тот период сомкнулась с коллаборационизмом. Писателям важно разглядеть, откуда шел дух предательства, «дух повилики», как говорил Арагон, чем питалось приспособленчество. Габриель Шевалье в рассказе «Одностороннее движение» разоблачает как матерых коллаборационистов, так и «тихих» обывателей, становящихся пособниками оккупантов вроде бы «помимо своей воли». Андре Вюрмсер иронизирует и над самовлюбленным поэтом, который мечтает «красиво умереть», чтобы досадить оккупантам, и над коммивояжером, привычно твердящим: «меня это не касается». Нет, он не стрелял, не арестовывал, не доносил: он жил отрешенно и безмятежно, чувствуя себя уютно среди «чужих» трагедий.

Героиня Эльзы Триоле (новелла «Лунный свет») тоже уверена, будто ее «это не касается». Такой эгоизм столь же «прозаичен», сколь и неприметен — на первый взгляд — повседневный героизм Жюльетта Ноэль из повести Триоле «Авиньонские любовники». Жюльетта живет, любит, борется. Женщина в норковой шубке из «Лунного света» — лишь существует, прозябает. Она символизирует собой другую Францию, ту Францию, которая надеялась «перетерпеть», «переждать», «приспособиться». Страшная реальность — расстрелы и трупы, — все то, чего героиня «Лунного света» старалась не замечать, тем не менее проникло в ее подсознание, и если относительно беспечными были ее дни, то кошмарными стали ночи.

В рассказе Жана Фревиля «Прыжок в ночь», где перед читателем — потомки мопассановского папаши Милона, граница между рабством и величием разрубает семейные узы. Летчики опускаются на вражескую территорию. Но по странному стечению обстоятельств «эта вражеская территория была их страна, их Франция, ради которой они каждодневно рисковали жизнью». Опасность подстерегает их повсюду. И даже если приземление, «встреча с землей завершилась благополучно… так ли благополучно завершится… встреча с людьми…».

Когда смерть — в лягушачьем мундире оккупанта — идет за тобой по пятам, тебе «дорога каждая минута». То, что не слышал, не замечал раньше, вдруг обретает голос, цвет, упругую форму. «Краски, запахи — все было ярко и сильно» в этот день для героя новеллы Ива Фаржа. Он впитывает в себя свежий воздух, цвета, ароматы, звуки, словно его мучает нестерпимая жажда — жажда жить. Но жить ему осталось меньше суток.

Война, насилие порой так калечат человека, что вернуться к миру ему нелегко. Герой рассказа Жоржа-Эмманюэля Клансье «Возвращение» должен пройти мучительный цикл воспитания чувств, так же как его собратья из многих романов (П. Гаскар «Имущество», Э. Триоле «Неизвестный», А. Лану «Свидание в Брюгге», «Когда море отступает» и др.), раскрывших психическую травмированность человека войной.

С новеллами из эпохи Сопротивления тематически связан «Трус» Жана-Пьера Шаброля. Другая земля, другие оккупанты — французы, «усмиряющие» свободолюбивый Вьетнам. Персонажи Шаброля говорят от имени многих персонажей французской прозы — из «Кабильского соловья» Эмманюэля Роблеса, «Первого удара» и «Обвала» Андре Стиля, «И все-таки желаю удачи» Алена Прево, «Молчания оружия» Бернара Клавеля.

Социальные контрасты, характеризующие послевоенную Европу, выявлены французской прозой многогранно. Прогрессивным художникам отвратителен процесс умерщвления человеческого в человеке. Вслед за «Званым обедом» Пруста и «Престижем» Мориака рождаются произведения, которые являют читателю портреты-маски, гримасы жадности («Проклятье золотого тельца» Андре Моруа) или раболепия («Золотой ключик Бернса» Жильбера Сесброна). В наши дни стало немодным выставлять напоказ богатство и сословные привилегии. Но они продолжают формировать характеры, вытравляя из человека естественность и радость восприятия жизни («Визит» Франсуа Нурисье).