Французская литературная сказка XVII – XVIII вв. - [8]

В эти же годы, в момент наивысшей популярности сказочных повестей появился и экспериментальный философский роман Дидро «Нескромные сокровища» (1748), где также линейный сюжет создается сочетанием и взаимодействием отдельных историй (под действием чудесного кольца «сокровища» рассказывают о любовных приключениях своих хозяек). Насыщая роман литературными реминисценциями, активно используя сказочную традицию, писатель превращает фривольный сюжет в исследование мира и способов его научного и художественного познания (литература, театр). Соединяя формы сказки, аллегории, утопии, путешествия, светского романа, сатиры, пародии, диалога, он разрабатывает и проверяет свои философские, политические, эстетические идеи, многие из которых вошли позднее в статьи «Энциклопедии» и трактаты. Таким образом, в произведениях Вольтера и Дидро получил завершение длительный цикл литературного развития: фольклорная волшебная сказка дала жизнь роману, из которого через много веков выделилась литературная сказка, в процессе эволюции вновь превратившаяся в роман.

После 1760 года литературная сказка идет на спад: число новых произведений уменьшается, в основном переиздаются старые (наибольшей популярностью пользуются по-прежнему д'Онуа и Перро), они включаются в 112-томную «Всеобщую библиотеку романов» (1775–1789), 39-томные «Вымышленные путешествия» (1787–1789). Итог столетней волшебной феерии подвел шевалье Шарль-Жозеф де Мейер, собравший в 41-м томе «Кабинета фей»[8] · (1785–1789) большую часть сказочных произведений (за исключением галантных повестей, сочтенных им недостаточно приличными). Этот памятник сказке похоронил живую традицию. Показательно, что в последних томах был напечатан в переводе с немецкого роман К.-М. Виланда «Победа природы над мечтательностью, или Приключения дона Сильвио де Розальвы» (1764) — пародия-исследование, литературная компиляция из множества французских сказок.

Последующие века разрушили ту двойственность, на которой держалась классическая литературная сказка, они брали лишь отдельные, необходимые им элементы. Из сокращенных, сглаженных переработок произведений Ш. Перро (выбрасывались все намеки на эротику, жестокость, литературную игру) возникли чисто детские сказки. Редкий, едва ли не уникальный для этой эпохи опыт языковой игры, порождения фантастики лингвистическими средствами, предпринятый М. де Любер («Принцесса Скорлупка и принц Леденец», 1745), был возрожден в «детской» культуре после знакомства с английской литературой «нонсенса», а во «взрослой» — писателями середины XX века (в том числе драматургами «театра абсурда»). Для готического романа, фантастической повести романтиков продуктивными оказались тяга к потустороннему, нагнетание страха (садистские преступления, пытки, сожжения, детоубийства, людоедство во множестве встречаются в сказках Перро, д'Онуа, Ла Форс, Гамильтона и других), атмосфера неотвратимого приближения гибели (классический пример — «Синяя Борода»; этот прием впоследствии энергично использовался и в психологическом детективе, и в символистской драме). Элементы научной фантастики, постоянно появляющиеся в сказках (например, создание людей при помощи искусственного оплодотворения отдельных яйцеклеток — «Зензоли и Беллина», 1746), подготовили почву для создания нового литературного жанра.

Столетняя история французской литературной сказки опрокидывает ходячие представления о классицизме и Просвещении как об эпохах сугубо рациональных, чуждых вымыслу, игре воображения. «Фантастические» и «правдоподобные» произведения не боролись друг с другом, а взаимодействовали и взаимообогащались. Сказка раскрепостила культуру, открыла перед прозой и поэзией новые повествовательные возможности, подспудно подготовила приход романтизма.

А. Строев

Жан де Лафонтен [9]

О собачке, которая разбрасывала драгоценности (из Ариосто) [10]

К шкатулкам и к сердцам подходит ключ один.[11]

И если сердца он не открывает —

Благоволенье все же вызывает.

Амур, любовных чар лукавый господин,

Не зря победами гордится.

И даже если пуст его колчан,

Ключ золотой, когда он в руки дан,

Поможет многого добиться.

Амур, наверно, прав. Приятны всем дары.

Неравнодушны к ним и принцы, и вельможи,

Ну и красавицы к ним благосклонны тоже.

Когда безмолвствует Венера до поры,

Влюбленный лезет вон из кожи

И злато не выходит из игры,

Да и Фемида[12] здесь молчит, похоже.

Что делать! Это, видимо, закон.

Судья из Мантуи женился. Звался он

Ансельм. Жена его, Аржи, была красива,

Юна, свежа и сложена на диво,

А он годами был обременен.[13]

Муж откровенной ревностью своею

Невольно сам раздул успех жены.

Из юношей никто не устоял пред нею —

Все кавалеры были влюблены.

О том, как каждый действовал из них,

Рассказывать, пожалуй, слишком долго.

Скажу лишь, что супружескому долгу

Аржи была еще вполне верна

И к вздохам покоренных холодна.

И вот как раз тогда, когда утих

Напрасный гнев судьи и в доме воцарился

Семейный мир и лад, над ними разразился

Внезапный гром: постановили власти

Надежного посла отправить в Рим.

Судья Ансельм, богатый, родовитый,

Был в городе столь высоко ценим,

Что получил почетный чин, а с ним