Француженки не играют по правилам - [96]

Эйфелева башня неожиданно погасла, стала совсем черной. У Саммер рот открылся от неожиданности и странной испуганной надежды. Но, конечно, началось ядовитое издевательское мерцание всей затемненной Эйфелевой башни, будто ей хотелось позлорадствовать напоследок.

– Полагаю, ты сам никогда этого не говорил, – сказала она натянуто.

– О, я говорил. – В его голосе была извращенная, странная темнота, направленная на него самого. – Когда пытался объяснить тем двум подругам из средней школы, почему им нельзя бросить меня.

Перед внутренним взором Саммер внезапно возникло видение – страдающий, пылкий, впечатлительный шестнадцатилетний паренек, еще без лоска, еще не умеющий сдерживаться, умоляет: «Но я же люблю тебя!» Ее руки взлетели, легли вокруг его рук, а сердце рвалось из груди.

– Хотелось бы надеяться, что с тех пор я уже многому научился.

Она сжала его предплечья. Как она жалеет, что одна из тех девочек не подняла сердце, которое он бросил перед ней! Может, если бы тогда ему не причинили боль, он бы не научился строить столько стен вокруг себя. Но, конечно, тогда Люк не стоял бы здесь с нею. Саммер гладила его руки, но бесполезно – ее прикосновения были паршивым бальзамом для тех старых ран.

– Саммер, посмотри на меня, – неожиданно сказал Люк.

Ей этого не хотелось делать, но, как всегда, у его голоса была такая власть над нею, что Саммер повернулась. Кованое лицо божества было очень серьезно.

– Я тоже люблю тебя, – сказал он спокойно. Ее сердце совершило большой прыжок надежды и страха, и он взял в ладони ее лицо. Искра, укрытая между двух согнутых ладоней. – К сожалению, я подозреваю, что не так, как ты любишь меня. – Она стояла, будто пойманная, не в силах сказать ни слова. – Я люблю тебя… и… больше, чем ты сможешь когда-нибудь любить меня.

Какими сладкими и жестокими были эти слова! Саммер чувствовала себя так, будто те согнутые ладони только что хлопнули друг о друга и растерли ее в ничто.

Почему она всегда была «нулем» в уравнении?

Ночной воздух показался ей ледяным. Она не могла выдержать даже мысли о том, чтобы отойти от его теплоты и попасть в холод. О боже. Я не хочу быть третьей девочкой, которая швырнет его сердце назад, в него же.

Но… если его сердце так много стоит для него, а ее сердце не стоит вообще ничего… Все ее тело было заполнено слезами, и они уже жгли ей нос. Но она сдержалась и немного приподняла подбородок.

– Любишь меня достаточно, чтобы возвратиться со мной на острова?

Что-то дрогнуло в его лице. Он посмотрел вниз, на нее.

– Саммер. Я не могу опять стать ничем.

Она собрала всю свою волю, всю драгоценную, но все еще хрупкую веру в себя. И, взяв Люка за запястья, отвела его руки со своего лица.

– Вот и я тоже не могу.

Глава 31

Люк был очень тих, когда они покинули Trocadéro. Но направились они не в отель, а к Сене и мосту напротив башни. Если бы в романтичном объятии она вошла под эти семь тысяч тонн железа, то, можно не сомневаться, показала бы башне средний палец.

Молодая пара на роликовых коньках промчалась, весело смеясь, по склону со стороны фонтана и Jardins du Trocadéro[148]. Люк успел стянуть Саммер в сторону, а потом так и не выпустил ее руки.

– Саммер. В этом я очень плох. Я всегда должен был десять тысяч раз практиковаться, чтобы все сделать правильно, а эта… практика причиняет слишком много боли. Не слушай меня, когда я говорю что-то не так. Смотри на то, что я делаю для тебя. Пробуй это на вкус. Для меня ты никогда не будешь «нулем».

Иногда она представляла себе, как Люк лежит в гамаке на ее острове, а она возвращается домой, к нему, проведя целый день за уговорами неугомонных детей сосредоточиться на вычитании… По силам ли ей такая жизнь? Она решила – да, она справится.

– Ты должен верить в меня, – внезапно поняла она. – Я не могу верить в тебя, если ты не веришь в меня. Это было бы чревато самоубийством.

Я просто еще недостаточно сильна, чтобы продолжать верить в себя, когда тот, кого я люблю, в меня не верит.

Люк молчал. Вряд ли он мог бы сказать, что верит в нее. Через несколько мгновений он поднял руку, чтобы заправить прядь волос ей за ухо, и большим пальцем погладил щеку прежде, чем волосы упали. Потом опять взял ее за руку, и они продолжали идти, не говоря ни слова. Люк был так погружен в раздумья, что даже не поглядел вверх, на Эйфелеву башню, когда они проходили под ее темными опорами. Саммер завела за спину свободную руку и из принципа показала башне презрительный средний палец.

Люк вовлек ее в ночную темную allée[149] между рядами деревьев Марсова поля, и Саммер зажмурилась навстречу судьбе.

– Только не говори мне, что живешь где-то здесь.

Он замялся.

– Почему нет?

– О, – она покачала головой, – я ходила здесь в школу.

Еще шаг.

– В квартале от меня есть женская школа для богатеньких девочек, – неохотно признал он.

– «Олимп»?

Люк кивнул. Душа Саммер содрогнулась и свернулась, приняв позу эмбриона[150]. Саммер лихорадочно начала искать хоть какое-нибудь счастливое воспоминание об этом красивом городе, в котором ей было непростительно быть несчастной. Она заставила себя улыбнуться.

– Няня часто водила меня сюда. Тогда я была совсем маленькой. Знаешь ту красивую карусель и детскую площадку возле нее?