Фракталы городской культуры - [67]

Шрифт
Интервал

.

Когда-то движение огня по темному лабиринту древнего города представляло собой, подобно ослепительной комете, несущейся по черному небу, чрезвычайный разрыв непрерывности ночного пространства и бытия, который вне религиозного обряда был позволителен только как особое знамение – важности миссии ночного путешественника (например, гонца) или самой персоны. В современном городе огонь уже не разрывает ночную реальность, не дробит ее, но, наоборот, прошивает ее, скрепляет воедино – освещенные мосты соединяют берега, реки света от автомобильных фар восстанавливают бесконечные полосы проспектов, которые готовы были разорваться с наступлением темноты. При этом свет автомобильных фар, как и вспышки светодиодных рекламных картинок, сохраняет реликтовую ритуальность, в которой техногенность движущегося огня компенсируется его скоростью и сложностью световой динамики. С наступлением эры электричества движущийся в ночи свет – знак жизни и порядка.

Освещать ночной город призваны специальные огни – фонари, лампы, прожектора. Они разноцветны, динамичны и выстраиваются в сложные траектории. Они вычерчивают на черном фоне не просто линии, но трехмерный стохастический фрактал города, создавая во многом совсем иную ночную топографию, имеющую иные акценты, иные маркированные объекты, которые «сакрализуются» неоновым огнем[234]. Помимо знаковых для истории города архитектурных объектов, таких, как, например, Лондонский Тауэр или Московский Кремль, в современном мегаполисе особым образом освещаются мосты, эстакады, крупные автомагистрали, речные набережные (горизонтальный план) и всяческие башни – небоскребы и высотные здания, соборы и колокольни, телевышки, колеса обозрения (вертикальный план). Примечательно, что среди «сакральных» объектов ночного мегаполиса – банки, казино и торгово-развлекательные центры, которые, залитые светом искусственных огней, приобретают или помпезную торжественность, или оттенок карнавальности. Кроме того, во многих современных городах существуют и принципиально круглосуточные огни, этакие «вечные» огни современных «религиозных» практик под названием «рекламный промоушен» – вывески, плазменные панели и т. п. «Негасимые» огни присутствуют и в особых местах городского пространства, своего рода локусах вечной ночи – подземных автомобильных тоннелях и парковках, торговых центрах, ресторанах и клубах, расположившихся в подвалах и на минус первом (втором и следующих вниз) этажах. Однако огни этого подземного городского царства отнюдь не всегда тусклые и приглушенные. Нередко в подземном мире мегаполиса вечная ночь оборачивается вечным днем, ярким и будто бы сотворенным из ничего, из внутреннего света недр (см. предыдущий раздел «Дневная ”ночь” мегаполиса: странные петли обратной связи» этой главы).

Отсутствие горящих фонарей и светящихся вывесок на улицах, равно как и освещенных окон в домах, превращается в нулевой знак и означает маргинальную территорию – бедные городские окраины, криминальные кварталы, аварийные расселенные дома, покинутые города-«призраки» и т. п. В большом городе потухшие или разбитые фонари сигнализируют не только о насильственном разрушении структуры и отторжении этого пространства от цивилизации, но и о превращении его в «зону», где перестают действовать единые законы мироустройства[235].

Ирреальность ночных форм – необходимое условие существования ночного города как мистерии, в которой с наступлением глубоких сумерек участвует каждый его житель и гость. Растиражированный в открытках и календарях ночной город[236] составляет неотъемлемую часть современного городского мифа. Недаром все большей популярностью пользуются специальные туристические экскурсии вроде «Ночной Рим» или «Ночной Санкт-Петербург». В городские мифы вплетаются образы ночного света, почерпнутые из поэзии и классической литературы, фольклора и кинематографа (такие, как блоковские строки «Ночь, улица, фонарь, аптека/Бессмысленный и тусклый свет…», чаплинский фильм «Огни большого города», повесть Ф. М. Достоевского «Белые ночи» и многие другие).

Ночью и сам «текст» города становится иным – он начинает превалировать над архитектурным пространством, горящие буквы наполняют ночной город обрывками смыслов, накладывают их друг на друга, а перегорая, играют значениями случайно оборванных слов, бросая во тьму загадочные фразы (например, «между москов» как невольная синекдоха «Международного московского банка»). Да и светящиеся окна многоэтажных домов могут – о чудо! – собраться в буквы или символы. Много-этажность и линейность проспектов ночного мегаполиса провоцирует световое «письмо», в котором, словно строки молитвы или сакральные образы, возникают лозунги типа «Слава КПСС» (в советское время на домах-«книжках» Нового Арбата) или яйцеобразные овалы МТС (символы начала мира цифровой эпохи) на виртуальном небоскребе XXI века[237].


«Священный огонь» в ночном городе


При этом подсветка сверху вниз – символический аналог нисхождения священного огня, освя́щающего объект. Подсветка снизу вверх создает иллюзию света исходящего: объект как бы сам излучает сакральный свет. Так выглядит, например, в свете прожекторов собор Василия Блаженного. В туманные ночи на низких облаках даже вырисовываются тени его куполов. Точно так же подсвечиваются многие банки. И американская Статуя Свободы. Интересно, что Кремлевские стены освещены ровно, как будто этот свет есть их объективно существующее имманентное качество. А церкви и колокольни часто освещены изнутри, являя вовне как бы внутренний свет, подобный свету лампады. Таким образом, подсветка становится способом симулятивной сакрализации объекта и ритуализации ночного бытия. Именно поэтому в рекламных репрезентациях ночного города используется преимущественный ракурс сверху, город предстает с высоты, полный огней. И часто его освещают (то бишь освящают) лучами света, падающего сверху от рекламируемого предмета (например, пиво Tuborg или Miller).


Рекомендуем почитать
Санкт-Петербург и русский двор, 1703–1761

Основание и социокультурное развитие Санкт-Петербурга отразило кардинальные черты истории России XVIII века. Петербург рассматривается автором как сознательная попытка создать полигон для социальных и культурных преобразований России. Новая резиденция двора функционировала как сцена, на которой нововведения опробовались на практике и демонстрировались. Книга представляет собой описание разных сторон имперской придворной культуры и ежедневной жизни в городе, который был призван стать не только столицей империи, но и «окном в Европу».


Кумар долбящий и созависимость. Трезвение и литература

Литературу делят на хорошую и плохую, злободневную и нежизнеспособную. Марина Кудимова зашла с неожиданной, кому-то знакомой лишь по святоотеческим творениям стороны — опьянения и трезвения. Речь, разумеется, идет не об употреблении алкоголя, хотя и об этом тоже. Дионисийское начало как основу творчества с античных времен исследовали философы: Ф. Ницше, Вяч, Иванов, Н. Бердяев, Е. Трубецкой и др. О духовной трезвости написано гораздо меньше. Но, по слову преподобного Исихия Иерусалимского: «Трезвение есть твердое водружение помысла ума и стояние его у двери сердца».


Судьба Нового человека.Репрезентация и реконструкция маскулинности  в советской визуальной культуре, 1945–1965

В первые послевоенные годы на страницах многотиражных советскихизданий (от «Огонька» до альманахов изобразительного искусства)отчетливо проступил новый образ маскулинности, основанный наидеалах солдата и отца (фигуры, почти не встречавшейся в визуальнойкультуре СССР 1930‐х). Решающим фактором в формировании такогообраза стал катастрофический опыт Второй мировой войны. Гибель,физические и психологические травмы миллионов мужчин, их нехваткав послевоенное время хоть и затушевывались в соцреалистическойкультуре, были слишком велики и наглядны, чтобы их могла полностьюигнорировать официальная пропаганда.


Музей. Архитектурная история

Культуролог и музеолог Ксения Сурикова исследует феномен музея сквозь призму архитектуры и предлагает рассмотреть его в широком контексте культурных трансформаций, влиявших на роли и функции музея в обществе. Последовательно рассматривая особенности бытования музея в различные исторические периоды, автор показывает, как в зависимости от стратегий отношения к прошлому менялось восприятие музейного предмета и музейной функции, а следовательно, и выстраивалась или разрушалась типология музейного здания. Книга адресована архитекторам, художникам, культурологам, музеологам, а также представителям городских администраций и различных гражданских сообществ. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.


Феномен тахарруш как коллективное сексуальное насилие

В статье анализируется феномен коллективного сексуального насилия, ярко проявившийся за последние несколько лет в Германии в связи наплывом беженцев и мигрантов. В поисках объяснения этого феномена как экспорта гендеризованных форм насилия автор исследует его истоки в форме вторичного анализа данных мониторинга, отслеживая эскалацию и разрывы в практике применения сексуализированного насилия, сопряженного с политической борьбой во время двух египетских революций. Интерсекциональность гендера, этничности, социальных проблем и кризиса власти, рассмотренные в ряде исследований в режиме мониторинга, свидетельствуют о привнесении политических значений в сексуализированное насилие или об инструментализации сексуального насилия политическими силами в борьбе за власть.


Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают

«Лишний человек», «луч света в темном царстве», «среда заела», «декабристы разбудили Герцена»… Унылые литературные штампы. Многие из нас оставили знакомство с русской классикой в школьных годах – натянутое, неприятное и прохладное знакомство. Взрослые возвращаются к произведениям школьной программы лишь через много лет. И удивляются, и радуются, и влюбляются в то, что когда-то казалось невыносимой, неимоверной ерундой.Перед вами – история человека, который намного счастливее нас. Американка Элиф Батуман не ходила в русскую школу – она сама взялась за нашу классику и постепенно поняла, что обрела смысл жизни.


Символика цвета

В книге доктора культурологии, профессора кафедры философии и культурологии Санкт-Петербургского государственного института психологии и социальной работы представлена семантика цвета с позиций архетипической модели интеллекта, тысячелетиями сохранявшейся в мировой культуре. Впервые описание цветовых смыслов базируется на гармонии брачных отношений, оптимальную устойчивость которых стремились воссоздавать все религии мира.Как научное издание эта книга представляет интерес для культурологов, дизайнеров и психологов.