Фрагменты и мелодии. Прогулки с истиной и без - [7]

32.

Слова – всего лишь бумажное одеяние Истины, не имеющее, кажется уже никакой цены. Не сорвать ли мне его? Ведь Истина – моя добыча. – Не забудем только, что тому, кто действительно отважится на это, уже никогда не придется ни властвовать, ни повелевать. Правда, он будет ласкать свою возлюбленную, вдыхая запах ее волос и слушая во мраке ее шепот. Но пусть он будет также готов к тому, что никто из его друзей и знакомых ни откажет себе в удовольствии сказать ему при встрече: – И это-то Истина?

33.

Что из того, что уже все сказано?

Во-первых, даже если это и так, станем утешаться тем, что далеко не все сказанное сказано внятно.

Во-вторых же (и это, конечно, гораздо важнее), сказанное – это всегда нечто другое, чем то, о чем оно сказывает. Последнее, быть может, и вовсе не существует или же существует в такой твердолобой неизменности и неприступности, что лишает нас надежды даже отдаленно к нему приблизиться; в существовании же сказанного трудно сомневаться; к тому же, оно изменчиво и непостижимо: сегодня оно одно, а завтра совсем другое. Кто знает, может быть, оно захочет когда-нибудь преодолеть свою сказанность и потребует для себя свое собственное пространство, которое прорастет деревьями и травой, зазвенит птичьими голосами, прольется чистым дождем над полями и лесом, вспыхнет лунным светом в чердачном окошке старого дома… Разумеется, там найдется место и для нас – униженных безмолвием слов, утративших надежду одолеть неодолимое…

Итак – будем говорить.

34.

НАУЧИТЬСЯ ГОВОРИТЬ. Куда ни посмотришь, везде встретишь ее взгляд, то пристальный и строгий, то манящий и лукавый. Он – в каждом солнечном блике, в каждой капле дождя, в каждой вещи, – например, в этой кофейной чашке с золотым ободком, которую я держу в руке. И здесь – в небесной синеве, в переплетении ветвей, в далеком звоне колоколов или в пронзительности саксофона, в огнях ночного города и в тоске расставаний, в лесной тишине и жужжании пчелы, – он сопровождает нас, ничего не навязывая и ни к чему не понуждая. Но почему же она молчит? Ведь мы столько лет ждали от нее ответов на самые важные наши вопросы?.. И в самом деле – почему? Не потому ли, что мы сами заглушили ее тихий голос разговорами о «сущности» и «существовании», о «свободе воли» и «бытие», о «духе» и «душе», – обо всем том великом множестве слов, понятий и определений, которое мы именуем гордым словом «метафизика», не желая замечать, что в самом этом имени кроется приговор всей нашей мудрости? Еще того хуже: без устали спрашивая и требуя ответа, мы наивно полагали, что владеем тем самым языком, на котором разговаривает сама Истина! Что за ребяческое заблуждение! И после этого, насупившись и надувшись, мы рассказываем на каждом углу, что с нами не хотят разговаривать! Право же, после стольких лет бесцельных блужданий и мытарств, стоило бы вести себя немного умней. Да и много ли от нас требуется: научиться разговаривать с метафизикой на ее собственном языке? Это ведь, пожалуй, означает нечто большее: научиться говорить.

35.

ПЕРВОЕ УСЛОВИЕ ПОЗНАНИЯ. Оно заключается в умении молчать. Тогда, быть может, нам удастся расслышать нечто, что лучше всякой музыки – молчание ночи и звезд, молчание вещей и поступков, наше собственное молчание, словно легко скользящая в зарослях мира пантера. – Безмолвие – пряжа, из которой сотканы и вещи, и дела. Подлинное всегда совершается в молчании. Или было бы лучше сказать, что оно совершается самим молчанием? Этим погруженным в себя, забывшим, что такое время, не имеющим никакого дела до посторонних наблюдателей. Только ложь приходит в грохоте литавр и в барабанном бое самодовольных слов, обращенных вовне. Правда, тому, кто научился молчать, уже нечего опасаться их власти; он легко превращает их назойливый шум в безмолвные ступени своего собственного познания.

36.

Сколько ни прислушивайся к чужим спорам, сколько ни настраивай себя «объективно» по отношению к аргументам и доказательствам спорщиков, – никогда не удается избавиться до конца от ощущения, что все те слова, понятия, определения, термины, которыми они пользуются, на самом деле не только ничего не опровергают и ничего не доказывают, но и вообще-то служат только для того, чтобы как можно тщательнее спрятать подлинный предмет, о котором идет речь. Что по-другому и быть не может, об этом догадываешься лишь со временем, когда раз за разом убеждаешься, что объекты споров вовсе и не «объекты», и что, пожалуй, они и не «существуют», а есть только слова и еще раз слова, выдающие себя за эти объекты или играющие роль этих «объектов» – этих метафизических, религиозных, психологических и прочих фантомов. Правда, приходящих к нам из какой-то загадочной и далекой области, правда, свидетельствующих о чем-то, чему нет имени, правда, никак не желающих оставлять нас в покое, но, однако же, обретающих плоть и жизнь лишь в качестве понятий и терминов. Тот, кто спорит или проповедует, вовсе не находится в отношении этого факта в неведении, как это может показаться, если судить по тем жарким баталиям, что устраивают они, защищая свои истины и нападая на истины чужие. Можно подумать, что эти баталии имеют один единственный смысл: принудить противника отказаться от своих заблуждений и заставить его согласиться с нашей Истиной. Как бы не так! Нападая и принуждая, мы, в действительности, навязываем не Истину – мы навязываем только самих себя и больше ничего. Другое дело, что пытаясь скрыть этот постыдный и самоочевидный факт, мы плетем сети из слов и определений, чтобы прикрыть ими нашу наготу, – ибо кого прельстит она, если мы не раскрасим ее узорами из слов? Кто захочет подчиниться нам, если мы не воткнем в волосы черные и красные перья и не возьмем в руки остро отточенные копья, чтобы начать под барабанный бой священный танец войны? О, мудрость дикарей! Вся она – лишь в том, чтобы скрыть подлинную причину войны, раскрасив себя словами, кровожадными словами, подобными крови жертвенных животных, – парализующих чужую волю, пугающих и принуждающих. В пылу сражения забываешь о стыде и начинаешь думать, что противнику навязываешь вовсе не себя, а Истину, слова же, которые мы произносим, служат только для ее защиты. – Так Истины не существует. И мы обречены иметь дело лишь с фантомами? – О, если бы так. Если бы только это…