Фостер - [12]

Годы унижений, голодухи, черной тоски по дому или любимой требовали разрядки, а портовые города предоставляли в распоряжение моряков широкую гамму самых разнообразных увеселений. Бары, пивные, игорные дома, девицы легкого поведения, всякого рода притоны — это манило и звало матроса, обещая ему наслаждения, радость и нежность, которых он был лишен во время плавания. Матрос знал, что эти обещания — мираж, химера, ложь. Но соблазн был слишком велик, а воля воспротивиться ему была подточена годами лишений.

Большинство матросов было не в состоянии вырваться из хитроумных силков, расставленных им судовладельцами. Это приводило к тому, что, заканчивая один контракт, матрос тут же подписывал другой в надежде, так никогда и не осуществлявшейся для большинства из них, что через следующие три года ему удастся разорвать цепи неволи и обрести свободу…

Довольно типичной в этом отношении была судьба 30-летнего матроса Ергенсена, датчанина по происхождению, с которым Фостер вместе плавал на паруснике «Графство Кардигана». Ергенсен служил матросом с 15-летнего возраста. Был он нелюдим и сварлив, штиль действовал на него раздражающе, но зато в штормовую погоду датчанин преображался, работал за троих, выручал товарищей. Ергенсен любил и одновременно ненавидел море и свою матросскую профессию. Он жаловался на гнилую пищу, на нищенское жалованье, на жестокость шкиперов, на бездомную жизнь матроса и клялся, что бросит все это к чертям, что это его последний рейс, что он намерен вернуться в свой родной штат Айову и остаться там навсегда, обзавестись женой, детьми — одним словом, стать человеком. В пути он не расходовал ни цента, не тратился даже на мыло, на курево, копил деньги.

Фостер был поражен его решимостью покончить о морем, но более опытные матросы сомневались в том, что Ергенсену удастся осуществить свою мечту. «Море его не отпустит», — говорили они. И действительно, когда парусник прибыл в Англию и Ергенсен получил расчет, он за два дня пропил и прогулял все свои сбережения. Теперь не оставалось иного выхода, как вновь уйти матросом в море и вновь мечтать, в который уже раз, о райских кущах Айовы, о милой жене и резвых детишках, — до следующего расчета в одном из английских портов…

Труд матросов парусного флота был не только тяжелым и изнурительным, но и опасным. Матросы парусников ежедневно по нескольку раз взбирались на мачты по гнилым, рваным канатным лестницам. Неопытный в любую секунду мог сорваться с такой лестницы в водяную пучину или разбиться о палубу, что, впрочем, не так уж редко случалось. Его мог сбросить с мачты и неожиданный порыв ветра. Матросы работали на корабле по 12 часов в сутки — в три смены по четыре часа каждая. Они все время трудились: чинили паруса, красили, плотничали, убирали и мыли палубу и выполняли тысячу других всевозможных поручений, требовавших сноровки, смекалки, а часто и большого мужества. Отсюда дух взаимной выручки, поддержки, чувство локтя, свойственные бывалым морякам.

У матросов парусного флота, как когда-то у трамвайщиков, не было своего профсоюза, который защищал бы их права. Правда, время от времени они разрозненно и стихийно восставали против произвола судовладельцев, но отсутствие организации не позволяло добиться каких-либо улучшений в их корабельном быту или изменить существовавшую форму найма и оплаты труда. Быт. матросов на кораблях был неустроен, спали они в тесных, душных, грязных каютах.

Но главная проблема заключалась в отвратительной кормежке на борту. Матрос получал на завтрак чашку кофе с галетой, на обед три раза в неделю тоненький кусок соленого мяса с куском хлеба и три раза — протухшую солонину с бобовым супом, на ужин — чай с галетой. По воскресеньям матросы получали на обед по полфунта «свежего» консервированного мяса, которое называли «Гарриет Лэйн» по имени женщины, которую зарезал муж-мясник. Газеты писали, что «мясо» Гарриет муж-убийца продал своим клиентам. Изредка к этой голодной диете матросы добавляли рыбу, если ее удавалось выловить во время плавания.

Рыба была важной прибавкой к скудному рациону моряков. Правда, в мясе бонито и альбакора водились черви, но их убирали, по крайней мере тех, которые были на виду, и рыбу с аппетитом поедали, следуя, как пишет Фостер, пословице, согласно которой «то, что не видит глаз, не признает и ум».

На стоянках пища была столь же убогой, скудной и невкусной.

На кораблях выдавалось только четыре литра воды на человека в день, которая уходила на приготовление пищи и на питье — да и то была грязная и часто зловонная. Мыться и мыть белье приходилось соленой морской — а ею не отмоешь грязь, в особенности краску. Если во время плавания не удавалось собрать дождевой воды, то пресной не хватало даже на утоление жажды.

Морские галеты, занимавшие важное место в матросском рационе, как правило, выдавались червивыми, и матросам приходилось выскабливать из них червей или есть галеты вместе со «свежим мясом», как они мрачно шутили.

Кофе и чай тоже состояли из всякого рода отбросов и суррогатов, как и конфитюр, приготовленный из гнилых фруктов. Конфитюр пользовался столь зловещей репутацией, что старые «морские волки» решительно отказывались его есть.