Формула всего - [43]

Между прочим стемнело.

– Пора, Любаш, спать! – бабка рассеянно взбила подушку.

– А папа?

– Папа задержится. Ничего с ним не случилось, не бойся.

Люба спать не хотела, но поскольку привыкла слушаться, то без лишних фокусов залезла под одеяло. В окошко ей было видно часть сливы и кусок неба, на котором горели четыре звездочки. Она сладко вздохнула и закрыла глаза. Бабушка сидела у нее в изголовье и спокойно грустила.

Вся деревня утонула в благоговейной тишине. Куры скучились на насестах. Собаки угомонились. Вдруг послышалось нестройное пенье. Началось с того, что один придумал: «А давай нашу!» – и понеслось:

Как на славный Терек, как на славный Терек

Выгнали казаки сорок тысяч лошадей,

И покрылся берег, и покрылся берег

Кучею порубленных, пострелянных людей!

Захмелевшие деревенские колоброды отводили душу. Дойдя до такого состояния, когда, чтобы петь, уже не нужно ни баяна, ни балалайки, они маршировали с одного края Мыльнова на другой, и тут уже действовал принцип: «Чем громче, тем лучше».

Любо, братцы, любо, любо, братцы жить! – эх!

С нашим атаманом не приходится тужить!

Вскоре импровизированный казачий хор подкатился почти к самому крыльцу. Даже Люба проснулась!

– Кто-то поет, – шепнула она бабке.

– Это папка поет – за деньгами съездил, – невесело ответила та.

Наиля, перегнувшись над столом, отодвинула занавеску.

– Семен Галактионович? – осторожно спросил Драго.

– Они самые, – подтвердила Наиля. – С попом идут. Только шашками не машут!

– Смех и грех, – заворчала бабка. – Им бы в кавалеристы!

– Опять нахлестались. Вот стыдобища! Других людей учат, а сами пьют. Когда за ум возьмутся, тогда в гроб лягут! – внезапно выдала маленькая Люба.

Все воззрились на нее так, словно она сию секунду перемножила в уме неправильные дроби. Девочке было всего пять лет, и она даже не поняла, какой грандиозный эффект произвела на присутствующих ее краткая речь. У бабки просто отпала челюсть.

– Ты что сказала? Ты от кого набралась такого?! – с подозрительной поспешностью запричитала старуха. – Быстро все забыла и спать!

– Я хочу поцеловать папку!

– Он сейчас грабли в сенях поцелует! Ну-ка спи! – Наиля повысила голос, и девочка мигом натянула одеяло до самых глаз.

Заскрипела калитка.

Глава десятая

Адыл водка сдружиндэпэ – чупняса тэ на розлэс[60].

– Я им: «Космос!», «Галактики!», «Солнечная система!», а они – «Где же бог?» – услышал Драго за дверью низкорокочущий мужской голос. Не голос, а водопад! Цыган уже приготовился поздороваться с учителем и встал со скамьи, когда через порог перешагнул поп.

– Где логика? Я спрашиваю – где логика? – возмущался отец Тимофей, как-то уж слишком долго снимая пяткою об пол правый башмак, однако в ораторском увлечении не замечая этого мелкого затруднения:

– Туманность Андромеды, межпланетные просторы, пояса астероидов – ничего они знать не хотят!

Мыльновский батюшка был широк в плечах, как телега. Лохматая рыжая борода придавала ему сходство со средневековым викингом. Такому скорее пристало брать на абордаж вражеский драккар, чем махать кадилом. Мало того что он был такой здоровый, – он еще был ученый и ежемесячно черпал новую порцию прогрессивной лексики из «Астрономического листка», который выписывал из столицы уже несколько лет подряд.

Учитель ввалился в комнату вслед за попом. Он тоже был «хорош» – кепка съехала набекрень, по круглому лицу акварельно расплылась добродушная хмельная улыбочка, а во всей его позе, которую Семен Галактионович Шерстобитов принял сейчас же, как увидел жену, читалось нечто заискивающее, извиняющееся, но и упрямое в своем своенравии.

– К тебе люди пришли, полдня тебя ждут. Где ты шлялся? – Наиля посмотрела на мужа строго, но поп заслонил товарища своей мощной фигурой. В тот же момент он увидел Драго и с неподдельным восторгом воскликнул:

– Ба! Чавалэ-ромалэ!

– Здравствуйте, – с подчеркнутой интеллигентностью произнес цыган.

– Где я мог тебя видеть, слушай?

– Вряд ли. Ты, наверное, обознался. Уж я бы тебя запомнил!

Поп смерил цыгана взглядом и задумчиво спросил:

– А чего у тебя ноги разные?

– Как?!

– Одна правая, другая левая. Хо-хо-хо! – поп любил безобидные розыгрыши, а учитель, привстав на носочки и выглянув ненадолго из-за тимофеевского плеча, поинтересовался у Драго:

– Не голодные?

– Обижаешь, – ответила Наиля вместо цыгана. – И тише вы. Ребята спать легли. Будете шуметь – в баню прогоню. Сколько денег-то пропили?

Учитель снова беззвучно скрылся за поповской спиной.

– А пойдем сразу в баню? – предложил Тимофей и по-хозяйски достал с полочки свечу. – Ты нам, Настенька, поесть принесешь?

– Наиля меня зовут. На-и-ля!

– Да хоть Мать-Сыра-Земля! Принеси поесть, ладно? Отпущу тебе все грехи.

Какаранджес брызнул смешком.

Баня у Шерстобитовых была просторной. Березовые листочки пристали к полу – с парной субботы не успели убраться. Поп, поскольку нес горящую свечку, вошел в баню первым и распорядительно сгрудил ковши на скамейке так, что крайний из них булькнул в железный чан с недовычерпанной водой.

– С чем пожаловал? – спросил Шерстобитов Драго.

– Надо, чтобы надпись ты одну перевел…

– Это, значит, завтра! Какой я сейчас переводчик? Заночуете у меня. Жена вам постелит… А пока расскажи нам, цыган, – кто такой? откуда? куда? Мы тебя с отцом Тимофеем охотно послушаем!