Формула всего - [26]

Рядом с лежанкой хозяйка поставила ржавое корыто, чтобы старик не ходил под себя, но и с этим ему надо было помогать.

Вид человеческой немощи обычно вызывает у родных страждущего жалость, однако Драго охватили досада и злость. Он предпочел бы, рискуя жизнью, изрубить в куски три версты Заик, чем смотреть, как хворает дед. Цыгану казалось, что тяжелый недуг, сделавший Мушу беспомощным и бесстыжим, унизил всю их семью.

– Старик? – негромко окликнул он.

Седая голова повернулась к внуку. Тот врос в землю как вкопанный – за минувшие сутки Муша постарел лет на двадцать с гаком. Кожа почернела, щеки ввалились.

С трудом приподняв распухшие веки, Муша различил лишь неясный смазанный силуэт и узнал в нем старшего внука, лишь когда Драго подсел к изголовью и поправил осторожной рукой подушку:

– Не высоко?

– Нормально, – выговорил старик.

– Туда-сюда?

– Туда-сюда, – Муша попробовал улыбнуться. – Сердце как в воде плавает.

– Ну что же, выплывем. Ты поспал? Сон – это сила.

– Я боюсь… спать.

– Сны не кусаются.

– Все равно…

– Думаешь – не очнешься?

– Это было бы счастьем…

– Не дай Боже! Что ты говоришь!

– Погоди. Я боялся заснуть, потому что не хотел пропустить твой приезд. Мне надо рассказать тебе нечто важное, пока язык еще ворочается у меня во рту. То, что я увидел, это… ну гибель! У меня кровь стала в жилах как неживая.

– Мне сказали, что ты ничего не помнишь…

– Я скрыл от них правду. Может, им и не надо знать… Я хочу посоветоваться с тобой… Потом сами решайте.

– Чего решайте? – в шатер сунул голову Какаранджес, но Драго посмотрел на коротышку с такою строгостью, что тот мгновенно ретировался, задраив полог, как ни в чем не бывало.

– Хочешь поесть? – спросил Драго у деда.

– Дай мне воды. Как твоя поездка? Ты ездил к знахарке?

– Она… не смогла ничем помочь.

– Дай бог ей здоровья! – опрометчиво сказал Муша. – Главное – ты вернулся. И Буртя рядом. Самое большое счастье для меня – это когда мы все вместе. Теперь я спокоен. Слушай!..

Устав от болтовни, старик Христофоров оставил костер, за которым Кирилешти увлеченно травили байки о мулях и прочей нечистой силе. Муша испытывал большой прилив радости от того, что наконец-то сосватал Драго. Это чувство не давало ему заснуть. Он уже воображал первых правнуков и душевно умилялся своим мечтам. Прожитая жизнь представлялась цыгану протяженной горой, на которую он взошел и теперь ночевал на ее вершине, не горя никаким желанием, кроме как никуда больше не спешить и отдыхать в мире и покое.

Из-за круга цэр ветер принес ему обрывки старинной цыганской песни, которой Муша научился у мамы: «Шэл мэ вэрсты, шэл мэ вэрсты чаво прогийом…» Он с благодарностью вспомнил умерших родителей, помолился за них, а потом память вернула ему годы юности – те тревожные чувства, которые тогда лежали в сумбурных складках, а сейчас разгладились и прояснились перед его умудренным взором. Муше в молодости нравилась одна гажи, но что могло быть между ними – купеческой дочкой и бродячим цыганом? Одни пустые фантазии. Муша крепко переживал, не знал, куда себя деть, и от этого лез на рожон без толку – лишь бы что-нибудь с ним стряслось. Ему было трудно ходить по земле, зато сейчас, разворошив свалку прошлого, старый цыган благословлял свою юность за то, что в ней цвели такие сильные, искренние и красивые чувства – пусть безнадежные и безрезультатные… Это странно, но по прошествии будней от неразделенной и разделенной любви память остается одна и та же. Значит, сущность не в том, получилось или не получилось. Любовь не имеет цели, и пускай говорят, что она – это химия, шок, болезнь, обольщение, прихоть; в первую очередь любовь – это великое счастье знать, что где-то есть одна-единственная – та, которой, не кривя душой, можно смело сказать: «На свете нет никого прекрасней, чем ты!» С женой Биной Муша прожил больше тридцати лет. Их союз был счастливым. Только под старость они стали спорить и даже драться. А раньше не дрались! Почему так случилось?..

Размышленья вывели Мушу к речке. Он думал побыть один, но на берегу сидел незнакомец. Черный капюшон закрывал его лицо, а на плечи был накинут атласный плащ иностранного покроя.

«Гаже, – Муша остановился. – И чего его сюда занесло?»

– Огоньку не найдется? – спросил он по-простому.

– Сколько тебе надо? – гаже повернулся и плюнул перед собой. Из плевка на земле разгорелось пламя. Оно осветило незнакомцу лицо. Муша отпрянул – не лицо, а ожог! Маска смерти. Ни носа, ни губ. Одни только глаза живые – умные, усталые, грустные. Человеческие глаза!

«Это сон», – с облегченьем подумал старик. Во сне редко догадываешься, что спишь, но даже если и догадался, страшное все равно остается страшным. Надо бежать, а тебе не бежится; тебя настигают, ты мечтаешь проснуться, но не просыпаешься! Или просыпаешься в другом сне. Еще более жутком.

– Не бойся, цыган. Не обижу, – произнес чужак с насмешливым снисхождением и, словно проверяя, хорошо ли побрился, погладил подбородок.

Неожиданный порыв ветра раздул полы его плаща – там не было ничего. Воздух. Пустота.

«Кали траш!» – Муша сильно прикусил губу и ощутил во рту вкус крови. Значит, все это явь, а не сон! У цыгана отнялись ноги. Он вдруг понял, что уже не владеет телом, и больше того – он его едва чувствует. Мысли превратились в кусок мокрой глины – из них можно было вылепить что угодно. Муша сдался без боя: «Демон сильнее. Лучше пусть будет, как он хочет, и тогда мы, может быть, сговоримся…».