Формула всего - [101]

Увидев цыгана, инженер позабыл про усталость:

– Надо же… Драго!

Худяков был единственный в мире гаже, знавший его настоящее имя.

Так уж совпало, что цыганский вопрос занимал инженера целое утро. Началось все с известной статьи Венвивитина «Табор уходит в Лету». Ее впервые опубликовали «Отечественные записки» в шестом номере, а потом перепечатали отдельной листовкой и распространяли на улицах бесплатно. Изучая листовку, Худяков трижды в негодовании прекращал чтение, но каждый раз возвращался к тексту и в итоге дочитал почти до конца, то есть до того, где Венвивитин – черным по белому – декларировал: «Цыган должен быть счастлив уж одним только тем, что его не бьют и не плюют ему в рожу». Инженер отбросил листовку прочь, а немного успокоившись, взялся за привычный «Медицинский вестник» – обычно сдержанный и объективный, однако свежий номер с первой же страницы заявлял крупным шрифтом: «Цыгане – разносчики эпидемий». Некто Евсеев, деревенский доктор, поминая холеру, чуму и проказу, писал, что «цыгане, повсеместно кочуя и не соблюдая элементарных правил гигиены, разносят болезни и опасные вирусы не меньше, чем крысы, но если миграцию крыс ни предсказать, ни упорядочить невозможно, то взять под контроль бродячие таборы – задача реальная и крайне полезная, иначе эпидемии не заставят себя ждать».

– Это же… травля, настоящая травля, – Худяков свернул «Вестник» и вместе с листовкой засунул его в горящую печку. Если бы Драго пришел на час раньше, он бы застал инженера с кочергой, ворошащим пепел, но цыган припозднился, и, наверное, к лучшему.

Его приняли с теплом, не обмолвившись ни словом про опусы Венвивитина и Евсеева. Драго был приветлив и много улыбался. Про себя он отметил, что сам Худяков выглядит прекрасно, а жена постарела – у женщин это происходит быстрее. Ее доброе лицо с вытаращенными цыганскими губами выражало озабоченность и усталость, но все движения были точные и необходимые, как у отлаженного автоматического станка. «Эта чашки не опрокинет, палец не прищемит, кашу не пересолит», – подумал Драго, а она между тем уже выставила на стол огромное блюдо с горячими голубцами и подала вилки – одну супругу, другую Драго, который, хоть и орудовал вилкой почти так же аккуратно, как и всякий гаже, не любил ими пользоваться.

Худяков самолично достал из настенного, запираемого на крохотный ключик шкафчика пузатый, с лебединым горлышком графин водки.

– Я не пью, – отказался Драго.

– Почему?

Цыган почувствовал себя виноватым, тем более что ему уже давно хотелось позволить себе то же самое, что Антощ позволял себе каждый день.

– Ну хоть по одной! – инженер разлил, а потом поднял тост. – Бахтале-зурале![103]

Рюмочки стукнулись. Драго сделал вид, что чуть-чуть пригубил, а Худяков крякнул все, и беседа поехала.

– Они были здесь полторы недели назад. Сейчас движутся к границе. По Осташенке.

Осташенский тракт тянулся в лесах на десятки верст, но Драго на внезапных незримых крыльях одолел их все за одно мгновенье и увидел табор, как с перевала охотник видит на дне долины свою добычу: «Им не уйти!» Он напал на след. И след был верный. След был недавний!

– Они в Буковину, – продолжал инженер, надрывая капустную кожицу голубца зубчиком вилки. – И очень торопятся. Пешком не догонишь.

– Я не пешком, – Драго вернулся с высот, где летают грозовые тучи, на коренастую табуретку в доме Худякова.

– Ну конечно! – исправился тот. – Цыган – и пешком? Это я глупость сказал сейчас. Семь лет не видались.

– Да? Я лет не считаю. Они сами идут.

– Завидую, – инженер помолчал, словно проверяя свою мысль на прочность, и, убедившись, что она верна, повторил: – Завидую.

Драго с интересом изучал аквариум, стоящий у стенки. За чистым стеклом плавали яркие пестрые рыбки.

– Это я подарил Наталье. Ей очень нравится. Скалярии и барбусы.

– Вкусные?

– Дорогие. Их из тропиков привезли. Раньше не возили. Капитализм.

– Видишь, как славно! Страна беднеет, а Ствильно растет. Значит, начальник у вас головастый. А прежний, помнишь – Михал Иваныч, – тоже был не промах. Он мне говорил: «Хорошо живете!», – начал цыган и, не останавливаясь, дошел до момента, как Михал Иваныч в личном экипаже отправил его в табор, потому что был дождь. Сюжет у истории остался прежний, но по странному капризу цыганского вдохновенья подаренных бочек с виноградным вином на этот раз оказалось три, городничий говорил «вы народ – золотой!», а дочка его – «ум потеряешь, какая красавица!» – строила глазки, и Драго мог бы нахальным образом ее умыкнуть, но он подумал, что это будет нечестно перед ее отцом, и не ответил на ее симпатию. – Вот как то было.

Худяков так смеялся, что отложил вилку, а потом погрустнел, вспомнив Указ или тех – радостных и грустных – очень разных людей, которых он знал и которым теперь предстояло пополнить ряды изгоев, каторжных или мертвых. Инженер стал выхватывать из прошлого имена, и Драго, если знал из цыганской почты что-то благополучное про того или иного, охотно сообщал ему эти факты. Речь их долго крутилась возле общих знакомых, выволакивая из дальних чуланов памяти на свет божий такие подробности и случаи, что сами рассказчики с удовольствием удивлялись, как они это помнят!