– Немедленно спускайтесь на «Вегу-1» и сидите в моей каюте, – приказал он Комбергу. – Не выходите. Ханнаену скажите, что я вас прислал.
– Есть! – Комберг отступил и словно растаял в тем ноте.
Бромсет взбежал по трапу: «Предупредить Микальсена. На базе нет и не было никакого Комбарова». Но капитан-директора не оказалось ни на мостике, ни в его каюте. Юрт в тревоге обошел всю палубу, прежде чем наткнулся на капитан-директора. Увидев Бромсета, Микальсен сказал:
– Вы на базе?! Я послал за вами матроса. Вам есть радиограмма...
– В каюту! – оглянулся Бромсет. – Быстро!
– Хорошо, хорошо, – покорно сказал Микальсен, шагая рядом с гарпунером, и с трудом продолжал: – Вы уже знаете о нападении матроса Скрупа на русского врача?
– Что-о? – Бромсет даже остановился. – Какое нападение?
Микальсен торопливо рассказал о преступлении Скрупа. Бромсет был ошарашен, но первым вопросом его было:
– Врач пострадала?
– Нет, только русский матрос.
У Бромсета отлегло от сердца. Он искренне испугался за Захматову. «Комберг, нападение матроса, – думал он. Все это может насторожить русских, заставит их быть более бдительными, внимательными ко всему, что происходит на флотилии. Хорошо, что он правильно вел себя с Северовым и этим негром».
– У врача и матроса были? – спросил Бромсет.
– Направился было, но...
– Никаких «но»!
Когда они вошли в каюту, Бромсет с раздражением захлопнул за собой дверь. Микальсен протянул Бромсету бланк радиограммы. Прежде чем прочитать ее, Юрт сказал:
– Если комиссар или кто из русских будет спрашивать о Комберге, то отвечайте, что такого у нас не было и вы не знаете. Понятно?
– Да, но он же тут, и его могут...
– Комберга на базе нет, – продолжал Бромсет. – А сейчас приготовьте бутылку хорошего вина и корзинку фруктов. Быстро!
Микальсен вышел. Его лоб покрылся испариной: «В хорошую историю я попал».
Юрт пробежал взглядом радиограмму. Ока была из Иокогамы: «Поздравляем началом промысла. Нашему мнению возможно наличие блювалов южнее вашей стоянки. Начните разведку. Президент компании «Командорен» Асклунд».
«Капитан Барроу ждет вас южнее Командорских островов», – расшифровал Бромсет радиограмму. «Ну что же, весьма вовремя». Гарпунер написал ответную шифровку. Вошел Микальсен с бутылкой вина и свертком фруктов.
«Из этого толстяка официант был бы лучше, чем капитан-директор». Бромсет встал из-за стола и указал на радиограмму:
– Ее передадите утром. А сейчас идемте к раненому матросу. Давайте вино и фрукты.
Бромсет вышел из каюты. Микальсен покорно двинулся за ним. Уже на мокрой палубе, где шли горячие работы, Бромсет сказал:
– Замените похоронную физиономию на жизнерадостную. Русским выскажите соболезнование и пообещайте, что подобное не повторится. Скрупа спишите на китобойное судно.
– К вам?
– Да!
...Захматова закончила свой рассказ-доклад Северову.
Они сидели в ее каюте. В полуотворенную дверь было видно, как Ли Ти-сян заботливо меняет компресс на голове Журбы. У матроса поднялась температура, и он бредил. Джо, сидя на корточках, колол лед на мелкие кусочки. Северов долго сидел молча. «Что это? Все случайности, или... – размышлял он. – Но зачем им убийство врача? Нелогично, противоречит здравому смыслу. Нагнать на нас страху и сделать послушными. Глупо». Мысль вернулась к другому странному случаю.
– Вы не ошиблись, Елена Васильевна, что узнали этого, как его... Комбарова?
– Нет, – тряхнула головой Захматова. – Я теперь твердо убеждена, что это был он.
– Но зачем ему быть на флотилии и прятаться от нас?
Захматова пожала полными плечами и потянулась к раскрытой коробке папирос. Иван Алексеевич остановил ее:
– Вы много курите, Елена Васильевна, и к тому же... – Северов сделал заминку, но тут же прямо и твердо посмотрел ей в глаза, – плохо, некрасиво, когда женщина, такая еще молодая, – и курит. Простите меня, но я человек старого воспитания и многое новое или, вернее, то, что выдается за новое и смелое, – не одобряю.
Пальцы Захматовой с коротко обстриженными ногтями уже держали папиросу. Она, не мигая, смотрела на Северова, потом отвела глаза, и лицо ее покраснело. Ей хотелось ответить капитану что-то резкое, грубое, но вместо этого она смяла папиросу, швырнула ее в пепельницу, и ей стало приятно, что она слушается Ивана Алексеевича.
– Ты прав, Северов, курить – дрянное дело. В партизанском отряде привыкла.
– И еще... – начал Северов, но его отвлек громкий бред Журбы.
Иван Алексеевич прошел к нему, посмотрел на пышущее жаром лицо, спросил Ли Ти-сяна:
– Плохо ему?
– Шибко пухо[20], – сокрушенно покачал головой китаец, не сводя глаз с больного товарища. Он сидел опустив плечи, и во всей его фигуре было столько скорби, что Северову захотелось ободрить его. Положив руку на плечо китайца, Иван Алексеевич сказал:
– Поправится Журба, поправится, – и он обратился к Захматовой: – Тяжелое состояние?
– Да, – откликнулась она на стук в двери.
В каюту вошел Микальсен, а за ним Бромсет. Они обнажили головы. У Захматовой сердито сдвинулись брови. Несколько секунд стояла гнетущая тишина. Китобои смотрели на русских. Слышался лишь невнятный бред Журбы. Он задвигался, попытался подняться, но Ли Ти-сян удержал его:
