Флотская богиня - [127]

Генерал предложил им обоим присесть и заметил:

— Почему бы не предположить, что мы имеем дело с талантливой актрисой, способной на полное перевоплощение? В разведке, согласись, это не последнее качество.

— Однако на задание она пойдет в своем естественном облике, так что спектакль с переодеванием можем считать завершенным.

— Над этим еще подумаем. В курс задания она введена? — тут же поинтересовался Шербетов.

— Пока что нет.

Генерал откинулся на спинку стула и удивленно уставился на подполковника:

— Тогда о чем мы здесь толкуем? Вдруг она не согласится? — спросил он с таким видом, словно самой Евдокимки в кабинете и не было. — А заставить ее, особенно учитывая возраст и пол, не имеем права.

— Тем более что рисковать мне приходится жизнью родной племянницы.

— Извините, но я так поняла, что вы хотите заслать меня в немецкий тыл, в Степногорск? — наконец решила Евдокимка вмешаться в этот странный диалог.

Энкавэдисты опять переглянулись между собой, и Шербетов сказал:

— Вводи ее в курс дела, подполковник; прямо сейчас и вводи. Я же еще раз выслушаю весь план операции и попробую взглянуть как бы со стороны.

Гайдук прокашлялся в кулак, на несколько мгновений взгляд его замер на какой-то точке между окном и массивным сейфом. Офицер явно собирался с мыслями.

— Только не надо напоминать о нашем родстве и казнить себя по этому поводу, — предупредила его Евдокимка.

— Тем не менее я должен предупредить, что операция опасная. И если ты не решишься лететь в немецкий тыл, говори сразу же. Мы — люди бывалые, поймем.

— Да не мучайтесь вы так, товарищ подполковник. Я уже высаживалась с десантом в тылу врага, спасая от пленения штаб дивизии; ходила в разведку, приводила «языка», а с начала войны на моем снайперском счету — восемьдесят пять врагов наверняка.

Подполковник понимал, что ничего противоестественного фронтовому бытию в рассказе девчушки не содержится. И все же то спокойствие, с которым племянница излагала это, не могло не покоробить Дмитрия. Он конечно же видел, что в доме брата подрастает сорвиголова в юбке, но только война по-настоящему раскрыла характер Евдокимки, ее лишенное страха естество.

— Словом, так, сержант Гайдук, — генерал решил, что толку от этих родственных изъяснений не будет. — От наших агентов поступают сведения: после захвата таких сугубо казачьих регионов, как Дон, Кубань и Терек, немцы попытаются настроить против советской власти все казачье население, а главное, создать в составе вермахта или, может быть, даже в составе войск СС, казачьи части. На формирование крупных соединений, таких, как армия, или же войско Донское, Гитлер вряд ли решится, но… Впрочем, это уже высокая политика. С ней лично тебе, сержант, соприкоснуться вряд ли придется, а вот известной тебе Анне Альбертовне Жерми, дочери царского генерала Подвашецкого…

— Жерми — дочь царского генерала?! — ошалело уставилась Евдокимка на генерала советского.

— По западным, буржуазным понятиям, она еще и наследница графского титула…

42

Квартира Корчевских в самом деле источала дух дворянского гнезда, тот дух, который, как оказалось, до сих пор не улетучился из памяти Анны Подвашецкой.

И дело даже не в том, что в комнатах все еще сохранялась пара старинных, работы венских мастеров, кресел, комод красного дерева и огромный, словно бы из цельного дуба изваянный, истинно профессорский письменный стол. Сущность этого духа определялась еще и видом шкафов, заполненных старинными книгами, и виньетками пожелтевших фотографий, откуда на Анну высокомерно посматривало прошлое столетие — с его мундирами, орденами и пышными женскими одеяниями, с ароматом французских духов, круто замешанном на тленности мебели и персидских ковров.

— Как же вам удалось сохранить все это, Елизавета Ильинична? Эту обстановку, этот дух, этот аристократизм отношений в семье?

— Секрет прост: мы свели до минимума общение со всем вульгарно-пролетарским миром, окружающим нас эти кошмарные годы. В городе было всего несколько семей старых интеллигентов, с ними Виктор Карлович поддерживал кое-какие отношения. В то же время в общении друг с другом мы старались вести себя так, словно находились на светском рауте.

— Теперь я понимаю, как мне в моем доме не хватало подобного общения.

Сам профессор на встречу с Анной так и не вышел. Когда княгиня провела ее в кабинет, чтобы представить — этот сухонький благообразный старичок как-то необычайно легко поднялся из-за стола, подошел в гостье, поцеловал руку и сдержанно произнес:

— Поскольку я не имею чести знать вас, и вряд ли у нас отыщется хоть какая-то общность интересов, то всецело отдаю вас во власть Елизаветы Ильиничны.

— Сам тот факт, что вы позволили мне ступить в свою профессорскую келью, уже преисполняет меня гордостью, — вежливо склонила голову Анна.

Жерми беглым взглядом прошлась по тесной, сплошь заставленной книжными шкафами комнате и остановила его на широком, устланном белой овчиной кресле. Она не сомневалась, что даже в созданном для него супругой заповеднике дворянства профессор уютно чувствует себя только в этом кресле, за столом, заваленным книгами и какими-то бумагами.