Флорентийский волшебник - [49]

Но Леонардо не чувствовал себя уязвленным. И эта весть нисколько его не задела. К тому же в это время он был поглощен проблемой звука, звучанием струн и резонаторами музыкальных инструментов.

А через недели две Верроккио обратил внимание на то, что Леонардо роется среди давно заброшенных ювелирных инструментов.

– Что, снова за чеканку? – улыбнулся он.

Вздохнув, Леонардо ответил своему учителю молчанием.

Он и сам не знал, к чему сейчас все это? План уже разработан, теория готова, вопрос для него предельно ясен. К чему, в таком случае, воплощение? Ведь истинной радостью является радость открытия! Может ли быть что-нибудь выше постижения?

– Да, может, – отвечает он сам себе, швыряя прочь инструменты. Он в исступлении принимается дробить краски, торопя помогающего ему юного, недавно принятого в мастерскую Томмазо.

Творческая лихорадка не стихала до самого вечера. Пока была проделана вся подготовительная работа, уже подошли сумерки. И все же Леонардо взялся за «Поклонение волхвов». Споро работая над фигурой мужчины в правом углу картины, он невольно вписал в обрамление пышных темных волос свое собственное лицо. Но разве сможет его узнать кто-нибудь? Большую часть лица заволокло мраком, как и мастерскую, по мере приближения вечера. Но Леонардо продолжал писать до тех пор, пока хоть сколько-нибудь различал под покровом темноты пятна на картине. Но и после, в темноте, он, не выпуская кисти и вплотную подступив к картине, долго вглядывался в нее, будто все еще что-то видел, затем со вздохом отошел от мольберта. Овладеваемый снова хандрой, он, не зажигая свечи, вышел из дома. Путь его был к Аталанте.

Леонардо молча слушал шумную беседу собравшейся здесь случайной компании. По просьбе присутствующих хозяин запел. Затем Аталанте, в свою очередь, стал упрашивать Леонардо сыграть что-нибудь на арфе или на лире.

Но Леонардо был неумолим.

В иных случаях он не заставлял друзей упрашивать себя. Почувствовав неловкость оттого, что должен кому-то в чем-то отказать, он, извинившись, стал прощаться.

Попытки удержать его ни к чему не привели. Уже стоя в открытых дверях, Леонардо подозвал к себе Аталанте и шепнул ему на ухо:

– Я не забыл своего обещания! – И выскользнул из жому.

Всю ночь не смыкая глаз, он проработал в мастерской при свете фитиля. Только в полдень следующего дня разогнул он спину. Пообедав, снова приступил к делу. В течение недели Леонардо едва ли проспал несколько часов.

И в одну из ночей задуманная лира была закончена. До Этой минуты он после работы всегда аккуратно прикрывал инструмент платком и уносил в свою комнату, чтобы никто не мог его увидеть.

Даже пронырливый Амброджо, как ни подсматривал, ничего не мог выведать. Леонардо вел себя так же, как во времена работы над «другим ангелом».

Когда на следующее утро, придя к другу, он развернул платок и обнажил сверкающую, странную вещь, Аталанте вскрикнул от удивления.

– Вот обещанное, – сказал художник и внешне спокойно прищурился.

Инструмент мало чем напоминал лиру. То был серебряный конский череп с широко раздвинутыми челюстями. Число струн немного превышало обычное, принятое. Казалось, это голова сказочного коня, у которого выросло множество длинных и тонких зубов. Когда же Леонардо прикоснулся к струнам-зубам, комната наполнилась сильными, чарующими звуками.

Аталанте не мог нахвалиться, глядя на созданное другом чудо.

– Это тебе от меня, – кивнул Леонардо.

– Мне? Просто невероятно! Я… я не могу принять такой ценный дар!

– Обидеть хочешь?

Певец знал, что друг его находится в весьма стесненных обстоятельствах.

– Ты не можешь позволить себе такое… Тут ведь одного серебра…

– А, что там! – махнул рукой Леонардо.

И вдруг повеселел, забавляясь удивлением и восторгом Аталанте. Его радовала и сама лира. Правда, он потратил на нее все свои сбережения. Даже Милиоротти не подозревал, насколько плохи его дела. Теперь он вынужден был снова занимать у своего отца, в то время как не рассчитался с Верроккио, которому должен уже с полгода.

Да что горевать! Теперь все переменится. Вмиг исчезли сплин, дурное настроение, клубящиеся туманы, закрывавшие от него краски мира, неопределенность. Теперь он возьмется и закончит алтарный образ, и тогда… тогда…

О дальнейшем он даже не стал думать.

Зато Аталанте оказался человеком более практичным.

– Пойми, дружище, это королевская штучка, – доказывал он Леонардо, разглядывая лиру. – Для такого бедного паяца, как я, слишком большая роскошь. Ты должен, понимаешь, должен предложить ее синьору Медичи. Между нами говоря, ты и так единственный из всех великих художников у нас, не снискавший его расположения. Пусть он не такой уж и знаток музыки, тем не менее, увидишь, он по достоинству оценит твой труд. Ведь это совместное творение художника и изобретателя. Послушай, снеси ему…

– Не обижай меня, Аталанте! Это же подарок тебе.

– «Тебе, тебе», – передразнил его Аталанте. – Ладно, оставим это… Да, ты же ничего не знаешь! Ведь я…

– Что-нибудь случилось?… И ты молчишь? В чем дело?

– Я еду в Милан.

– В Милан? Так, ни с того ни с сего?

– А ведь и ты бы не прочь!.. Как?

– Когда-то, – пробормотал Леонардо и потупился, – когда-то я хотел, но теперь…