Флоренс Адлер плавает вечно - [55]

Он писал: «Я понимаю, что данное спонсорское письмо было бы принято с большей приязнью, будь я близким родственником заявителя». Эстер пробежалась глазами по нескольким следующим предложениям, в которых Джозеф пытался описать детство, которое провел вместе с Инес в Лаккенбахе. Она решила, что он преувеличивает их близость, только бы продемонстрировать крепость их отношений. Эстер бы поступила так же.

«В семнадцать лет мать заявителя и я обручились». Эстер снова перечитала это предложение. Обручен? Джозеф? «Помолвка длилась три года после моего переезда в Соединенные Штаты, и хотя мы в конечном итоге не вступили в брак, я остаюсь верным благосостоянию как ее, так и ее семьи».

Эстер почувствовала себя дурой. И как она только не догадалась? Конечно, Джозеф был обещан кому-то. Это объясняло три года, что он провел не высовываясь и вкалывая день и ночь, сперва в «Клигермане» в Филадельфии, затем в «Чорни». Он копил, чтобы перевезти Инес. Теперь Эстер понимала, почему ей пришлось приглашать Джозефа на ту первую прогулку, почему он так растерялся, когда она взяла его за руку. Он был обещан. В какой момент, подумала она, он написал Инес и отменил помолвку? Если, конечно, принять за факт, что он ее вообще отменил.

Эстер прочитала письмо до конца, но слова прошли мимо нее. То, что это письмо вообще существовало, тем более в нижнем ящике комода Анны, означало, что Анна знала о деталях отношений Инес и Джозефа. Как она умудрилась столько молчать? Может, она посчитала, что Эстер всегда знала о ней.

Что Эстер на самом деле знала о собственном браке? Да что вообще можно было знать об отношениях, которые выглядели прозрачнее бутылки из-под кока-колы в один момент – и мутнее старого зеркала в другой?

В те первые дни Джозеф был без ума от Эстер. Она чувствовала это в его взгляде, прикосновениях, в его дыхании – чуть глубже, когда она была рядом. Ее чувства были схожи, и она не боялась отречься от наказов родителей и выйти за него замуж, переехать в Атлантик-Сити, начать жизнь с нуля.

Они постарели, и желание, которое они чувствовали друг к другу, переросло в спокойную и неизменную любовь, которую Эстер видела вокруг. Она содержалась в пекарне и в доме, но, что важнее всего, она была в двух прекрасных дочерях, которых они вырастили вместе.

За тридцать лет Эстер ни разу не оглядывалась. У нее не было на это причин.

Фанни

Теперь, когда кровяное давление Фанни стояло выше нормы, Бетти, Дороти, Мэри и все остальные сестры отделения заглядывали в ее палату гораздо чаще.

Одна из них заходила дважды в день, принося гладкий металлический чехол с тонометром под мышкой и стетоскоп в кармане. Каждый раз, когда сестра надевала манжету прибора ей на руку и туго накачивала ее воздухом, Фанни пыталась очистить разум и сосредоточиться на дыхании. Помогало найти на стене перед глазами одну точку – пятно или другой изъян – и сконцентрироваться на ней. Если дурные чувства действительно могли повысить давление, она не хотела, чтобы шальная мысль о муже или сестре отправили ее на операционный стол.

Помимо приемов пищи и замеров давления сестры стали придумывать причины навестить Фанни. Они взбивали ее подушку и настраивали свет – включали и выключали лампу, открывали и закрывали шторы по мере того, как солнце меняло позицию на небе. Теперь они взялись поправлять ее постельное белье. Они притворялись, будто заправляют углы простыни, но Фанни предполагала, что, поднимая одеяло, они проверяли ее лодыжки.

– Большие, как лодки? – спрашивала она, и ответ был всегда отрицательным.

Когда не было дел, Бетти просовывала в дверь голову и спрашивала, нужна ли Фанни компания. Даже когда Фанни была усталой или странно себя чувствовала, она никогда не отказывалась. Кто знал, когда ее навестят в следующий раз? Мать заглядывала почти каждый день, но в дни, когда никто не приходил, тишина стояла оглушающая.

– Я принесла тебе почитать, – сказала Бетти, передавая Фанни две газетные вырезки о пятерняшках Дион. Когда Фанни пробежалась глазами по статьям, Бетти ее прервала: – Только в одной есть новости.

Было ясно, что хотя общество требовало ежедневных отчетов о здоровье деток, настоящих новостей появлялось все меньше и меньше.

– Останови печать, Бетти, – сказала Фанни. – «Миссис Дион встала с кровати».

Вслух заголовок звучал еще смешнее. Младенцам исполнилось тридцать восемь дней. Почему бы их матери не встать с постели?

– Неделя после родов, а после мы отвесим тебе щедрый пинок.

Фанни не могла представить, что после родов будет прикована к постели еще шесть недель. Она надеялась, что Бетти окажется права – она полностью оправится через неделю. Втайне она надеялась, что за шесть недель уже вернет себе талию.

Она взяла томик стихов Сары Тисдейл, что принесла мать, и открыла его на «Перемирии», где складывала газетные вырезки о пятерняшках. Она приложила последние вырезки к старым. Их набралась уже довольно толстая стопка, от которой корешок книги изогнулся.

– Хорошие? – спросила Бетти.

– Что?

– Стихи.

– А, – сказала Фанни, пролистывая страницы, между которых не было вырезок. Под пальцами они казались жесткими. – Должна признать, я не читала их все.