Флибустьеры - [111]

— Сейчас узнаете, — понизив голос, сказал Чичой. — Только чур молчать. Нынче днем я повстречал приятеля, конторского писаря, мы с ним разговорились, и он мне все объяснил: какие-то чиновники ему сказали… Ну как вы думаете, кто подложил пачки пороха?

Все в недоумении притихли, а капитан Торингой искоса взглянул на Исагани.

— Монахи?

— Китаец Кирога?

— Какой-нибудь студент?

— Макараиг?

Капитан Торингой кашлянул и снова покосился на Исагани.

Чичой, улыбаясь, отрицательно качал головой.

— Ювелир Симоун, вот кто!

— Симоун!!!

Воцарилось долгое молчание. Этого уж никто не ожидал! Симоун — злой демон генерал-губернатора, богатейший коммерсант, у которого они покупали драгоценные камни, Симоун, который так учтиво принимал сеньорит Оренда, говорил им такие изысканные комплименты! Но именно нелепость этого предположения и заставляла верить. Credo quia absurdum[191], — говорил святой Августин.

— А разве Симоун не был на свадьбе? — спросила Сенсия.

— Как же, был, — сказал Момой. — А, теперь я вспомнил… Он ушел, как раз когда все садились ужинать. Поехал за своим свадебным подарком.

— Но он же друг генерала! Компаньон дона Тимотео!

— Вот-вот, для того он и стал компаньоном, чтобы устроить взрыв и погубить всех испанцев.

— Ну, теперь мне все понятно! — сказала Сенсия.

— Что понятно?

— Вы вот не верите тетушке Тентай, а она говорит: Симоун — дьявол, и все испанцы продали ему свои души… Да, да!

Капитанша Лоленг перекрестилась и бросила тревожный взгляд на драгоценные камни — а вдруг они превратились в угли! Капитан Торингой поспешно снял с пальца перстень, купленный у Симоуна.

— Симоун скрылся, и след его пропал, — прибавил Чичой. — Гражданская гвардия его ищет.

— Как же, — сказал Сенсия, — найдут они дьявола!

И она тоже перекрестилась. Теперь многое становилось понятным сказочное богатство Симоуна, какой-то особенный запах в его доме, запах серы. Биндай, сестра Сенсии, прелестная наивная девушка, припомнила, что однажды вечером, когда они с матерью пришли к Симоуну купить драгоценные камни, ей почудилось в окнах его дома синеватое пламя.

Исагани внимательно слушал, но не проронил ни слова.

— Потому-то, верно, в тот вечер… — пролепетал Момой.

— Что в тот вечер? — с ревнивым любопытством встрепенулась Сенсия.

Момой не решался продолжать, но, увидев сердитое лицо Сенсии, понял, что надо договорить до конца.

— В тот вечер, когда мы ужинали у дона Тимотео, поднялся переполох: в беседке, где сидел генерал, вдруг погас свет. Говорили, какой-то неизвестный украл лампу, подарок Симоуна.

— Вор? Из шайки Черной Руки?

Исагани встал и начал прохаживаться по комнате.

— И его не поймали?

— Он бросился в реку, никто не успел его разглядеть. Одни говорят: он испанец, другие — китаец, третьи — индеец…..

— Предполагают, что этой лампой, — вставил Чичой, — хотели поджечь дом, взорвать порох…

Момой поежился. Но, чувствуя на себе пристальный взгляд Сенсии, выпалил:

— Какая жалость! Как дурно поступил этот вор! Могли бы все погибнуть…

Сенсия в испуге посмотрела на него, женщины начали креститься. Капитан Торингой, боявшийся разговоров о политике, отошел в сторону. Момой вопросительно взглянул на Исагани.

— Присваивать чужое добро — всегда дурно, — с загадочной усмешкой ответил Исагани. — Знал бы этот вор, что делает, и имей он время подумать, он наверняка бы так не поступил! — И, немного помолчав, прибавил: — Ни за что на свете не хотел бы я быть на его месте!

Разговор продолжался еще довольно долго, но Исагани вскоре откланялся. Он решил навсегда покинуть Манилу и уехать в деревню, к дяде.

XXXVIII Судьба

Матанглавин нагонял ужас на весь Лусон. Его банда появлялась там, где ее меньше всего ожидали. Вчера он сжег сахарный завод в Батангасе и уничтожил посевы, сегодня убил мирового судью в Тиани, завтра нападет на деревню в Кавите и захватит оружие, хранящееся в суде. Центральные провинции, от Тайабаса до Пангасинана[192], стонали от его набегов, кровавое его имя гремело от Альбая, на юге, до Кагайана, на севере[193]. Неуверенное в себе, всех подозревающее правительство изъяло у крестьян оружие, и деревни были для разбойников легкой добычей. Заслышав о приближении Матанглавина, крестьяне покидали поля; он угонял скот, сеял на своем пути смерть и разрушение. Строжайшие меры, предписанные против тулисанов, были ему нипочем; от них страдали только жители деревень. Если крестьяне сопротивлялись, Матанглавин их грабил или брал в плен, если же вступали с ним в союз, власти наказывали их плетьми или ссылали, причем по пути к месту ссылки большинство погибало. Поставленные перед этим страшным выбором, многие из них предпочитали уходить к Матанглавину.

Дороги опустели, торговля, и без того хиревшая, замерла совершенно. Богачи не решались предпринимать дальние поездки, бедняки боялись угодить в лапы к гражданским гвардейцам, которые в погоне за тулисанами нередко хватали первого встречного и подвергали мучительнейшим пыткам. Чтобы скрыть свое бессилие, правительство старалось запугать народ жестокостью: оно беспощадно расправлялось с теми, кто внушал подозрения, только бы не обнаружить свое слабое место — страх, побуждавший к подобным мерам.