Философские и эстетические основы поэтики Дж. Д. Сэлинджера - [37]

Прокатившиеся в 1961 г. по южным штатам первые «марши свободы» ознаменовали начало «бунта молодежи», вывели молодых людей, в особенности студентов, из той спячки и апатии, в коей пребывала молодежь США до тех пор. Волнения в студенческих «кэмпусах», стремление молодых людей к осуществлению своего влияния на академическую политику университетов, колледжей было, несомненно, прогрессивным периодом в истории молодежных движений в США. Студенты бросали учебу, устраивали демонстрации против войны во Вьетнаме, не являлись на призывные участки, становились так называемыми людьми улицы, отказывались от ценностных идеалов своих отцов и дедов, смеялись над традиционным американским приматом «разумности и порядка».

Но при всем своем размахе и радикальности лозунгов, движение это не привело молодежь США к выходу из тупика индивидуализма, разобщенности и отчуждения. Проповедь борьбы «без надежды на успех» и анархические теории всеобщей «свободы любви» и самовыражения, которыми это движение питалось, не давали, не могли дать американской молодежи сколько-нибудь ясной программы действий.

Как чуткий художник Сэлинджер одним из первых, еще до «бунта молодежи», разочаровался в «панацее» экзистенциалистской концепции бытия, ощутил несостоятельность экзистенциалистской программы в ее применении к активным действиям по преобразованию мира в лучшую сторону. Словом, увлечение «философией существования» у Сэлинджера проходит довольно быстро, и он начинает поиски новых путей выхода из «тупика жизни», пытаясь при помощи синтеза различных школ идеализма и религиозных доктрин сконструировать некую обобщенно-гуманистическую концепцию, создать образ обобщенно-идеализированного героя — образца, к которому надо стремиться при воспитании подрастающих поколений.

Сложность философско-эстетической природы поэтики Сэлинджера определила и ту полемику о его творчестве, которую вели советские литературоведы, критики и писатели в 60-е годы. Его имя появляется в нашей литературной критике, как было сказано ранее, в 1960 г., когда в журнале «Иностранная литература» (№ 11) был опубликован роман «Ловец во ржи» (получивший в переводе название «Над пропастью во ржи»). Публикацию предваряла небольшая статья, которая рассказывала о новом для советского читателя американском литературном имени. Автор статьи писательница В. Панова подчеркивала критическую настроенность Сэлинджера по отношению к окружающей его действительности. Вскоре вышла и первая статья о романе — «Мальчишка бежит из Америки» Р. Орловой,[135] в которой указывалось на связь романа о злоключениях Холдена Колфилда с американской действительностью 50-х годов и на определенную ограниченность реализма Сэлинджера. О том что социальные горизонты писателя узки (но что он все же ощущает лицемерие и внутреннюю опустошенность американской буржуазии острее героя своего романа), писал в статье «„Битник“ и его герои» М. Мендельсон,[136] одним из первых усмотревший связь литературы битников с творчеством Сэлинджера.

Так началась дискуссия о природе творчества Сэлинджера, которая вначале велась исключительно на материале романа «Ловец во ржи». В нее постепенно включались А. Елистратова, Е. Книпович, В. Назаренко, Г. Владимов. Частичные итоги состоявшегося обмена мнениями подвел вскоре Р. Самарин в статье «Проблемы гуманизма в современной литературе капиталистических стран», помещенной в сборнике «Гуманизм и современная литература»[137] (сочтя наиболее глубокой оценку, данную творчеству Сэлинджера А. Елистратовой, указавшей «на характерную односторонность изображения действительности» в романе). Д. Затонский в статье «Человек и мир в литературе современного Запада», помещенной в том же сборнике, заметил, что исследователям творчества Сэлинджера следует поставить в центр анализа романа «Ловец во ржи» мертвящую среду, в которой живет и действует герой, и предложил продолжить спор о характере гуманистического мировоззрения Сэлинджера.[138]

В 1964 г. Р. Орлова в своей книге «Потомки Гекльберри Финна»[139] возобновила полемику относительно природы творчества Сэлинджера. Солидаризуясь с мнением В. Пановой, Н. Галь, Г. Владимова, подчеркивавших критические мотивы «Ловца во ржи» и видевших в них основное значение романа, Р. Орлова не приемлет высказывания В. Назаренко, усмотревшего в творчестве Сэлинджера охранительные тенденции. Возражает она и против зачисления Сэлинджера критиком Е. Книпович в декаденты. Оспаривая выводы Е. Книпович о соотношении в творчестве Сэлинджера элементов модернизма и реализма, Р. Орлова сравнивает период написания им «Ловца во ржи» с тем периодом творчества Горького, когда был написан рассказ «Страсти-мордасти». Поздние же произведения Сэлинджера критик рассматривает в том же ключе, что и творчество Г. Бёлля и Г. Грина (религия «выявляет нравственные позиции писателя»).

В это же время публикуется исследование Л. С. Кустовой, посвященное лексическому анализу «Ловца во ржи» и оценке перевода романа на русский язык.[140] Автор возражает, в частности, против введения в русский текст произведения и в самое его название слова «пропасть», ибо, пишет она, когда Холден Колфилд рассказывал о своем желании спасать детишек от падения, он имел в виду не пропасть, а лишь «страшный овраг». Замена «оврага» «пропастью», считает Л. С. Кустова, придает роману резкое социальное звучание, к чему сам Сэлинджер не стремился. Ведь «пропасть» воспринимается как «символ современной Америки».