Философская мысль Китая. От Конфуция до Мао Цзэдуна - [99]

«Они считали себя теми, кто распределяет добро и зло нашего мира. Они находили вполне правильным такое положение вещей, при котором все добро они присваивают себе, а все зло обрушивают на остальных людей. Они запрещали своим вассалам эгоистичные поступки, а великое себялюбие правителя назвали «общественным благом». Сначала немного стыдились такого своего поведения, но время шло, и стыд уступил место привычке.

Они смотрели на мир как на свое огромное личное поместье, которое передавали сыновьям и внукам по праву вечного владения… В старинные времена народ считался хозяином дома, а правитель просто его постояльцем; правитель проводил всю свою жизнь в трудах на благо народа.

Сегодня, однако, правителя считают хозяином дома, тогда как народ оказывается гостем в его поместье; при таком раскладе не остается ни одного уголка, где народ мог бы обрести покой в своей собственной стране, и все по вине его правителя.

Пока претендент на престол на него взгромоздится, должно погибнуть огромное число людей и распасться великое множество семей. Опять же все ради расширения пределов его вотчины. Никакой жалости правитель при этом не чувствует; он говорит: «Я учреждаю наследное поместье для своих потомков». Дорвавшись до трона, он размалывает все кости народа тяжелым трудом и дробит семьи исключительно ради обеспечения себя распутными удовольствиями. Он считает такой свой образ жизни вполне заслуженным; он говорит: «В этом заключается корысть от моей собственности».

Тут уместно сделать вывод о том, что правитель превращается в болезненный бич народа своей империи! Если бы народу не навязывали правителя вообще, то люди могли трудиться в интересах их собственной выгоды. Разве можно себе представить, будто учреждение монархии предназначалось в целях создания преобладающих сегодня условий?

В старину народ любил и всячески поддерживал своего правителя, видя в нем своего рода отца, считая его неким подобием Небес, и он таким на самом деле старался быть. В наше время народ негодует и ненавидит своего правителя, считает его вороватым врагом, называет «своим собратом», лишенным какого-либо права на народную привязанность. И на самом деле он именно такой и есть».

С возвращением особого внимания старине, чем отличался данный период китайской истории, взоры всех философов Поднебесной обратились к Конфуцию, который в их глазах превратился в настоящего реформатора. Притом что при жизни он соглашался иметь дело исключительно со словами и понятиями. Один ученый того времени писал так: «Конфуций сказал: «Благородный муж стремится говорить медленно, а действовать быстро». «Он живо действует, но тщательно подбирает слова в разговоре». «Благородный муж сначала совершает поступок и только потом говорит о нем». «Для благородного мужа большой позор, если его слова обгоняют его поступки».

Прозу жизни положил в основу своей философии китайский ученый Янь Юань (1635–1704)[12]. С самого детства ему пришлось работать в поле, а позже зарабатывать на жизнь лекарем и учителем в сельской школе. Совсем молодым человеком он всей душой отдался учебе в школе даосов. Затем Янь Юань всецело погрузился в постижение неоконфуцианства, занимался медитацией, предписанной в качестве пути к озарению. В средине жизни он полностью разочаровался во всех этих учениях и пришел к убеждению о том, что неоконфуцианство глубоко пропитано идеями буддизма и даосизма.

Янь Юань подверг критике учение Чжу Си, в соответствии с которым считалось, будто все вещи состоят из двух компонентов в виде ли (принципа, который всегда совершенен) и ци (материи, подчас далекой от совершенства). Человеческое естество, утверждал Янь Юань, едино, и его можно разделить пополам не больше, чем развести взгляд на добродетельный аспект, которым видно только правильные явления, и физический аспект, позволяющий видеть искаженные явления. В своем труде он написал:

«Глазница, глазное яблоко и зрачок представляют собой физическую материю глаза. Зрение, являющееся их предназначением, представляет собой естество глаза. Вы разве решитесь сказать, что принцип этого зрения состоит в том, чтобы видеть исключительно правильные явления, тогда как глазница, глазное яблоко и зрачок дают нам изображение явления неправильного? Я утверждаю, что и принцип зрения глаза, и его физические компоненты дарованы Небесами.

Не вижу ни малейшего смысла в попытке проведения различия между тем, что считать естеством, дарованным Небесами, и что относить к физическому естеству. Остается только сказать, что Небеса одарили человека естеством глаза, который служит органом зрения. Так как оно позволяет человеку видеть этот мир, естество глаза можно назвать полезным… Но острота или размытость зрения, способность видеть предметы вдали или только вблизи зависят от силы или слабости того же зрения человека.

Но ничего из этого нельзя назвать большим недостатком. Если глаз видит четкое изображение и на большом расстоянии, это конечно же большое достоинство; но если воспринимаемое им изображение выглядит размытым и его можно наблюдать только на коротком расстоянии, все еще хорошо, хотя и не идеально. Как это можно назвать большим недостатком? Когда возникают пагубные явления, которые обманывают зрение и размывают воспринимаемое им изображение, тогда можно говорить о неблагоприятных признаках; здесь впервые мы можем применить термин «большой недостаток». Но действительно ли такой обман зрения можно считать недостатком естества глаза? Действительно ли он оказывается его физической материей? Если мы говорим, что дело касается недостатка его физической материи, тогда следует добавить, что естество глаза может быть безупречным только в случае отсутствия этого глаза!»