Философия уголовного права - [87]

Таково учение Гейнце, изложенное вкратце его собственными словами. Наказание он рассматривает, таким образом, как совершение чего-либо преступником в пользу общества, как отбывание, если можно так выразиться, известной повинности или совершение известного подвига с целью восстановить правовое равенство с прочими согражданами, нарушенное преступным деянием, но необходимое для того, чтобы преступник мог оставаться действительным членом правового союза. Обязательность такого искупления, иначе говоря, право государства налагать наказание от своего лица, независимо от желания преступника, вытекает из того, что государственная форма общежития безусловно необходима для цивилизации, развитие которой есть его конечная задача и цель всей истории человечества. «Преступное деяние и наказание в их совокупности представляют собою голову Януса, – говорит Гейнце, – лицо с печатью неправды есть преступное деяние; лицо с печатью правды – наказание. Наказание не есть вовсе противоположение преступному деянию, но, наоборот, выражение его значения для права».

Теория Лайстнера построена на одной почве с теорией Гейнце, но приводит к другим выводам (Laister. Das Recht in der Strafe). Лайстнер точно так же отказывается признать основания абсолютных и относительных теорий; точно так же стремится основать наказание на правовых свойствах преступного деяния, как его юридическое последствие; точно так же берет за отправную точку то положение, что преступное деяние есть не что иное, как нарушение объективного права в государстве; но непосредственно за этим расходится радикально с учением Гейнце. «Последствие преступного деяния есть не исключение и отрешение преступника от общей воли, – говорит Лайстнер (С. 196), – а наоборот, подчинение его воле пострадавшего, в качестве которого является прежде всего потерпевший индивид, а затем государство. В то время как преступник, вторгаясь в чужую сферу, мыслит себя господином в ней – пострадавший, со своей стороны, сознает только одно, именно, что действующий вступил в область подчинения его воле, и рассматривает его поэтому, как подлежащего своему распоряжению. Это подчинение есть объективный факт, хотя субъективно оно и не лежит в воле действующего; состояние подчиненности в чужой сфере – das Gefangensein in der fremden Sphare – есть лишь обратная сторона (Kehrseite) и необходимое последствие вторжения. К этому объективному факту присоединяется как вторая ступень наказание или прощение, смотря по тому, захочет ли или нет пострадавший сделать употребление из возникшего для него права распоряжения над личностью виновного. Таким образом, сущность наказания как непосредственного последствия преступного деяния заключается не в выполнении и в претерпении чего-либо, а именно в подчиненности воле пострадавшего. Сообразно этому выполнение наказания вовсе не имеет того характера безусловной необходимости, который выводят для него абсолютные теории из формальных свойств деяния: это есть право. Нужно ли делать из него употребление, насколько и как – это не вопрос права, а с одной стороны, вопрос практический, с другой – вопрос нравственности. Например, государство, как пострадавший в сознании своего могущества и нравственных задач, могло бы склоняться к прощению отдельных преступников, однако соображения общей безопасности предписывают ему налагать наказание, притом не столько с расчетом на устрашение, сколько приняв во внимание справедливые притязания непосредственно пострадавшего, которому государство только тогда может воспретить месть, когда заменит ее наказанием. Если государство, таким образом, поставлено в необходимость прилагать наказание, то во всяком случае оно имеет полную свободу проявлять свою нравственную силу, как в том способе, которым оно наказывает, так и в определении тех целей, к которым оно направляет наказание.

Таким образом, по теории Лайстнера, наказания на преступника должны были бы налагаться лицом пострадавшим. В действительности, однако, мы встречаемся с иным порядком: везде в современных цивилизованных государствах мы видим, что преступник наказывается не лицом пострадавшим, а государством. Лайстнер, для объяснения этого вводит дополнительный элемент в свою теорию. Он говорит, что в простейшей и древнейшей процедуре применения наказания лицом пострадавшим заключается одно большое неудобство: лицо пострадавшее, осуществляя свое право наказания, может в раздражении наказать преступника сильнее, чем то следует по закону; тогда всякий лишний плюс в осуществление права наказания (сравнительно с установленными в законе размерами), в свою очередь, является новым преступным деянием, вторжением в сферу прав преступника, который, осуществляя уже свое право наказания, тоже может перейти законные пределы и так далее до бесконечности. Отсюда может возникнуть bellum omnium contra omnes. В устранение такого беспорядка государство берет на себя функцию отправления наказаний и точно их определяет.

Нетрудно видеть, что теория Лайстнера по своим выводам есть прямая противоположность теории Гейнце. Один выдвигает на первый план то представление, что преступное деяние есть отрешение от права и правового союза; другой – что оно есть вторжение в чужую сферу прав. Один видит сущность наказания именно в его выполнении; другой – в отвлеченном представлении о подчиненности преступника воле пострадавшего. По мнению одного, наказание налагается в интересах самого преступника для примирения его с обществом; по мнению другого, наказание не приносить преступнику ничего, кроме страданий. Один выводит право государства наказывать из необходимости государственного порядка для цивилизации; другой признает, что право наказания установляется ео ipso самым актом вторжения в чужую сферу и что, наоборот, государство по существу своему склонялось бы к прощению виновных, если бы тому не препятствовали соображения политики. Причина такого странного противоречия двух писателей, выходящих, по-видимому, от одного и того же основного воззрения, заключается в том, что каждый из них имеет в виду только одну, произвольно им избранную черту преступного деяния. Гейнце видит в преступном деянии лишь отрешение от права и правового союза; Лайстнер – лишь вторжение в сферу, подчиненную чужой воле. Оба эти представления могут быть, пожалуй, признаны верными: но ни одно из них в отдельности, ни оба они в совокупности не исчерпывают понятия преступного деяния и его содержания: оба они частичны, односторонни. Помимо такой односторонности, нельзя не заметить, что ни теория Гейнце, ни учение Лайстнера вовсе не доказывают того, что подлежит доказательству. В самом деле, Гейнце основывает право государства наказывать на двух положениях, которые сами нуждаются в доказательстве, а именно, что государственный строй безусловно необходим для выполнения высшего назначения человечества и что наказание есть единственное и безусловно необходимое средство для восстановления преступника в достоинстве полноправного члена правового союза. Гейнце утверждает, что только государство ведет человечество к совершенству; история же нам указывает на то, что есть особенный вид совершенства, существующий помимо государства, – стоит только вспомнить христианских праведников, достигших во внегосударственной жизни высшего нравственного совершенства, возможного на Земле. Лайстнер в качеств доказательства приводит именно то, что должно быть доказано: право наказания он основывает на том положении, что лицо, в сферу прав которого вторгнулся преступник, ео ipso получает право наложить на него руку; но ведь это-то и есть право наказания, это-то и должно быть доказано! Нигде также у Лайстнера не доказано, на чем основана передача пострадавшим лицом своего права наказывать государству.