Философия уголовного права - [77]

Необходимость de lege ferenda сообразоваться с правовыми и моральными принципами может показаться на первый взгляд лишь углублением и усовершенствованием все того же начала целесообразности, что лежит в основе уголовной политики. Но это сближение может быть признано правильным только в одном отношении: принципиальность политическую нельзя отождествлять с принципиальностью индивидуальною. Индивид испытывает чувство связанности принципом без отношения к тому, выгодно для него или нет подчинение этому принципу. Он поступает так, потому что не может иначе, не в силах отрешиться от сложившегося убеждения. Напротив того, политик, прежде чем принять или отвергнуть принцип, подвергает последний рассудочной оценке, исследует и взвешивает его практические консеквенции. Ultima ratio всякой политики – утилитарная идея максимального блага, понимаемого, конечно, весьма различно. В дальнейшем, принципиальность политическая ничем по существу не разнится от нравственно индивидуальной. Та и другая сводятся одинаково к последовательному и неуклонному проведению в жизнь раз усвоенного принципа, как бы ни был велик иногда соблазн изменить последнему in concreto. Следует лишь отметить, что для политика частным случаем является не один casus, но и установление нормы, если она предназначена регулировать частную группу отношений. По свойству руководящего принципа объем этой последней может оказаться весьма значительным, например охватить целую отрасль права: каждая отрасль права есть все же частность по отношению к праву in corpore, правовому порядку. Принципиальность в политике можно поэтому характеризовать как тенденцию к возможно более широкому взгляду на специальные политические задачи, к сближению их, достижению высшей объединяющей планомерности, возможному избежанию внутренних конфликтов, использованию моментов совпадения. Она – синоним государственного благоразумия, дальновидности, мудрости. В частности, для уголовного права вопрос о принципиальности может быть сведен к следующей формуле: должен ли криминалист-политик, вырабатывая начала практической постановки дела борьбы с преступностью, принимать в уважение лишь непосредственный успех своего дела и может быть некоторые побочные соображения частных, преимущественно материальных выгод – интересы фиска, торговых сношений, индустриальной предприимчивости, колонизации и пр., – или он должен стремиться к наиболее широкой постановке вопроса о репрессии, освещению его также с точек зрения права и морали. Начала нравственности и права малоподвижны и устойчивы, – напротив, предоставленная самой себе политика изменчива и калейдоскопична, как в начертании своих задач, так и в выборе средств их практического достижения. В значительной мере она является продуктом личной случайной находчивости, остроумия индивидуальной изобретательности. Одна принципиальность дает ей устойчивость, сообщает достоинство и вместе обеспечивает прочный успех.

В заключение очерка факторов уголовной репрессии остается отметить требования, предъявленные к наказанию, главным образом за последнее время, во имя исторической традиции. В сущности, эти требования представляют собой простую разновидность притязаний, опирающихся на данные социальной этики, и выделяются из общего ряда единственно глубоко консервативным тоном своей основной тенденции. Исследуя наказание как явление историческое, некоторые писатели стремятся установить начала частью индивидуальной, частью коллективной психологии, которые в течение веков руководили человечеством в постановке дела уголовной репрессии. Так как начала, лежащие в основе человеческого духа, представляются если и не неизменными, то малоподвижными, и так как людям естественно иметь учреждения, соответствующие их духовной природе, то и были предъявлены к наказанию известные требования в настоящем на том основании, что они достаточно долго были удовлетворяемы в прошлом. «Есть ли общество организм или нет, – говорит Макаревич, – не подлежит сомнению, что люди, связанные в ассоциации, имеют общие интересы, и что они сквозь призму этих интересов воспринимают от одних и тех же фактов одни и те же впечатления… Безнравственное (социально вредное) деяние, как всякое другое явление общественной жизни, разумеется, вызывает при соответствующей ассоциации реакцию. Форма ее – нравственное осуждение… Безнравственное действие и преступление, с одной стороны, и нравственное осуждение и наказание – с другой, по существу тождественны, только интенсивность – в первом случае, вреда, во втором – реакции – слабее или сильнее… Реакция осуждающая становится наказанием с того момента, как к ней присоединяются признаки публичности, внешности и общественности (в смысле исхождения от имени общества)… Стремление искоренить социальную реакцию (как сокращение определенных благ индивида в какой бы то ни было форме в случае его антисоциального образа действий) противоречит ходу развития и природы, и общества, той естественной жажде отмщения, победить которую в силах великая душа мыслителя или мистика, но не более крупное сплочение людей, всегда относящееся к антисоциальному с отвращением, как к дурному и омерзительному. Еще более и сильнее, чем реакция в форме осуждения, должна выдвигать элемент причиняемого индивиду зла реакция наказующая. Это забывают теоретики, которые исключительно хотят лечить или исправлять преступника и в конце концов сглаживают всякое отличие реакции на преступление от реакции против сумасшедшего. Реакция против преступления всегда есть и остается malum passionis, quod infligitur propter malum actionis в случае общевредного действия, выполненного одним из членов общества… Различие (этики и уголовного права) более количественное, чем качественное»