Философия религии. Концепции религии в зарубежной и русской философии - [4]
Ясно, что любой человек, называющий себя верующим и участвующий в жизни конкретной общины, не может обойтись без этого способа самопонимания, хотя, как в богословии, так и во всех рефлексивных структурах, следует четко различать сообщество авторов в целях самоосмысления создающих некоторую совокупность текстов (т. е. рефлексивный язык и литературу на нем) и сообщество аудиторию, т. е. людей, использующих данную совокупность текстов в целях самоосмысления. От успешности коммуникации между ними во многом зависит внешняя дееспособность традиции.
Приходя к наиболее общим вопросам о структуре реальности и рациональности, лежащей в основе этой структуры, теология переходит к философской рефлексии, в основе которой, однако, неизбежно лежат соответствующие теологические предпосылки. Этот тип философии стоит, возможно, вслед за H. A. Бердяевым, называть «теологической философией», отличая ее от религиозной философии в собственном смысле. Классический пример философии такого рода – средневековая западная схоластика. В России этот тип философствования развивался главным образом в рамках Духовных Академий. Это, прежде всего, представители МДАпрот. Ф. Голубинский, В. Д. Кудрявцев-Платонов, А. И. Введенский, перешедший из КДА в Московский Университет П. Д. Юркевич и ряд других мыслителей, творчество которых подробнее рассматривается О. Т. Ермишиным в соответствующих разделах этой работы. Они внимательно следили за развитием европейской, в том числе, антирелигиозной мысли. Оппонируя этой последней, они ставили и решали не только такие традиционные проблемы, как соотношения веры и знания, философии и теологии, откровения и рациональности, церкви и государства, но и вопросы более общего характера: о природе религии, откровения, религиозного опыта и т. д.
Однако, будучи безусловно необходимым, теологический тип рефлексии ни в коем случае не является достаточным. В соответствии со структурой человека, как существа не только рационального, но и волевого, и эмоционального, теологическая рефлексия необходимо дополняется этико-правовой, фиксирующей совокупность желательных, с точки зрения традиции, направленностей воли субъекта, и художественной – литературной, поэтической, изобразительной, музыкальной, формирующей его эмоциональный строй.
Вместе художественная, этико-правовая и теологическая деятельности образуют первый уровень рефлексивных структур религиозной традиции, причем именно в теологии, особенно, если она обладает к тому же философской завершенностью, рефлексия достигает наибольшей полноты и ясности. Тем не менее, она этим не ограничивается.
Фиксируемое естественным сознанием многообразие религиозной жизни, рассматриваемое рефлексивно, порождает вопрос о сущности религии, который первоначально ставится как эмпирический вопрос: какие вообще бывают религии? и апологетический: почему я должен отдавать предпочтение своей религии? Эта форма рефлексии развивается первоначально в рамках теологии, но принципиально отличается направленностью своего вопрошания: не на объект религии или систематизацию религиозного мировоззрения, но на саму религию, как социальный, психологический, антропологический и т. д. феномен. Тем самым осуществляется переход на новый уровень рефлексивного отношения: возникает наука о религии, реализующаяся в многообразии религиоведческих дисциплин. Последние, как правило на основе методов других наук: психологии, социологии, этнографии, лингвистики и пр. – дают (опять-таки, не только самим ученым, но и читающим их труды «простым людям») не столько интерпретацию опыта, сколько его объяснение, указывают его место в ряду других форм религиозной жизни, а также в человеческой жизни вообще. При этом такая научная рефлексия о религии имеет всецело внешний, отстраненный характер[11].
На основе такого религиоведческого исследования, из стремления к обобщению его результатов или из осознания его ограниченности также может возникнуть определенная философия религии. Впрочем, для русской мысли, вследствие того, что религиоведческие дисциплины не были здесь институциализированы в достаточной мере, этот ход развития событий нехарактерен.
Как теологическая, так и религиоведческая рефлексия едины в том, что каждая из них свой способ отношения к религиозной жизни считает само собой разумеющимся и не требующим дополнительного обоснования (отсюда и определенная напряженность в их отношениях, которая то усиливается, то ослабевает, но никогда не исчезает полностью). Претензии теологии на непогрешимость своих выводов и оснований, как принадлежащих к области божественного откровения, соответствует претензия религиоведения на объективность установленных им фактов и общезначимость даваемых им объяснений. В обоих случаях их реальная связь с личным опытом богослова или ученого выпадает из сферы внимания, а, вместе с тем, утрачивается представление об изначальной проинтерпретированности фактов и данных, имеющихся в их распоряжении, а также об историчности используемых ими объяснительных схем, терминологических систем (языков), вообще типов рациональности. Тем самым как в теологии, так и в светской науке о религии происходит описанный в поздних работах Э. Гуссерля разрыв смысловых связей между соответствующим научным дискурсом и жизненным миром, как его «забытым смысловым фундаментом»
