Философия психологии. Новая методология - [112]
Вместе с тем магия вероятности продолжает нас преследовать. Хотим мы того или нет, путь из одного состояния в другое на самом деле только один, но воображение человека рисует множество путей, и он оказывается перед выдуманной дилеммой выбора: что бы он ни выбрал, он выберет то, что будет следствием, вне зависимости от того, насколько оно соответствует его собственному выбору.
Зачем человек так стремится выбирать, требует права выбора? Разве это не реализация пустого по сути прогнозирования в интернальной системе? Вы проголосовали за президента, а он оказался совсем не такой, на какого вы рассчитывали. Вы расстроились? Почему? Потому что наивно полагали, что выбираете не какого-то человека, а свою политическую позицию. Буриданов осел – это чисто человеческий феномен.
Страшное слово «выбор» (а за ним – «ответственность», «значимость» и проч.) оказывается той последней каплей, которая лишает человека права на психологическое благополучие и делает его настоящим «человеком». Не просто «человек» – звучит гордо, а «человек выбирающий» – вот что, как мы все полагаем, действительно внушает гордость! Понятие «выбора» мы вкладываем в понятие «личность» – и «личность» начинает просто-таки светиться! И мы почему-то тут же добавляем: «свобода, независимость!» Но какая здесь связь?.. Выбор – это всегда потеря, поскольку, выбирая, мы всегда от чего-то отказываемся, потеря же никогда не бывает безболезненной (ведь нарушается целостность). Болезненность противостоит свободе. Свобода нелепа в сочетании с болезненностью, последняя, по меткому высказыванию О. Вейнингера, – «родственна одиночеству»,[158] вкупе же это – какой-то кошмар одиночества.
Вырисовывается целый арсенал своеобразных, чисто человеческих черт гносеологического толка, и описанные даже наполовину не исчерпывают его. Но откуда это? Если субсубъект «позволяет» себе одно допущение – полагаться на самого себя, то для человека эта ситуация усложняется, он готов не только к тому, чтобы «поверить себе», что фактически предполагает «положиться на самого себя», но и заставить кого-то еще также поверить в это, он становится таким образом «трисубъектом». К такому утверждению у нас нет и не может быть непосредственных оснований, но есть один патогномоничный симптом-следствие, подтверждающий эту версию, – язык.
Язык – это чисто человеческий феномен, и если речь – это способ самовыражения, то язык – это всегда для кого-то, именно поэтому уже сам по себе он несет необходимость убедительности, иначе в нем не было бы никакого толка. Социальность, в необходимом ее понимании, рождается именно с языком, вместе же они представляют собой взрывоопасную смесь. Эволюция субсубъекта заключается далеко не в обретении знания как таковом (доказательством тому XX век, когда количество знания увеличилось во множество раз, а эволюционный аспект не впечатляет) и не в способах познания как таковых, а в механизмах, стимулирующих ассоциативность мышления. Язык и социальность, полноценно возможная лишь при наличии языка, – как раз-таки эти механизмы.
Нет ничего странного в том, что трисубъект (в задачах которого постоянно стоит обречь еще кого-то в свою «веру») порождает на свет бессмысленные по своей сути феномены объяснения и учительства: мы способны объяснить все, что угодно, мы учим сразу, как только у нас возникает ощущение, что мы что-то поняли. Маленькие дети, только выучив первые буквы или узнав какую-то подробность из взрослой жизни, бегут к неосведомленным по данному вопросу сверстникам и начинают осведомлять их, учить. Учитывая всеобщность этих феноменов, человека за редким исключением интересует, что ему объясняют и чему его обучают.
Язык рожден трисубъектом и именно поэтому имеет целью быть не просто средством коммуникации, но (и причем в первую очередь) и средством убеждения, но все, что он способен произвести, – это лишь доказательство, последнее же как средство убеждения представляет собой совершенное ничто. Вот как эту простую и естественную мысль представляет Л. Витгенштейн: «А доказательство является таковым для того, кто признает его в качестве доказательства. Тот же, кто не признает его, кто не следует за ним как за доказательством, тот отделяется от нас еще до того, как оно было высказано».[159] Дети могут сутками, до драки, до изнеможения спорить, никогда не отказываясь даже от бессмысленных, казалось бы, утверждений.
Так родилось серьезное противоречие, которому мы по большому счету и обязаны появлением человека, поскольку, как мы помним, только противоречие рождает новую, доселе не виданную реальность: с одной стороны, стремление убеждать, а с другой – невозможность этого, при кажущейся естественности и достижимости такого результата. Обезьяна знает, как достать банан с помощью палки, но никогда не посоветует воспользоваться этим способом своему менее сообразительному сородичу, а вот совершенно незнакомый человек в общественном транспорте готов насоветовать своему случайному попутчику все, что угодно, по любому вопросу и с абсолютной уверенностью в своей правоте.
