Философия Кьеркегора как антропология размыкания - [12]

История размыкания у Хайдеггера, как я бы выразился, драматична. В Sein und Zeit это одно, в средний период — другое, а у позднего — еще третье. Все эти этапы я разбираю, равно как связь каждого из них с концепцией размыкания в синергийной антропологии. К сожалению, этот анализ пока еще не опубликован. Тем не менее, существует развернутый ответ, и он, в частности, говорит, что ни с одним этапом Хайдеггера полной близости у меня нет. Философская проблематика здесь довольно сложна, и я из нее, пожалуй, отмечу всего два момента. Во-первых, нужно различать размыкание в его интериоризирующих и экстериоризирующих предикатах. Размыкание я для простоты охарактеризовал как обращенность вовне, но оно реализуется и как обращенность на себя, как проработка собственной внутренней реальности, ее выведение из состояния сращенности, неразличенности ее содержаний. Во-вторых, необходимо напомнить, что в «Бытии и времени» размыкание фигурирует прямо и буквально, под собственным именем, Erschliessung, или Erschliessen. Это — едва ли не единственный случай в современной философии; как правило, и у Кьеркегора, и у других употребляются лишь те или иные близкие термины. Это сохранено в переводе В.В.Бибихина, там Erschliessung передается как «размыкание» или же «разомкнутость». И кстати, в «Бытии и времени» размыкание направлено как раз внутрь. Dasein размыкает самоё себя, не «себя навстречу чему-то», а именно себя, в экзистенциалах, прежде всего, понимания и расположенности (которая, как мы помним, у Хайдеггера означает настроение). Но это уже технические вопросы. Существенно же понимать, что размыкание направляется, вообще говоря, и вовне и внутрь, что оно передается многими терминами, и что в современной мысли существуют многоразличные аватары размыкания, находящиеся в достаточно сложных взаимоотношениях. Эти отношения я все честно разобрал, но текст еще не опубликован.

Н.В. Кофырин: Сергей Сергеевич, не кажется ли Вам, что эта непрекращающаяся философия в череде сценариев является своего рода страхом перед реальностью, некоторой неуверенностью в себе?

С.С. Хоружий: А что в открытые ворота ломиться? Самому Кьеркегору так безусловно и казалось, этими мотивами насыщены его отношения с собой…

Н.В. Кофырин: Его философия была замещением его реальной жизни.

С.С. Хоружий: Нет-нет. Для начала Вы сказали что-то абсолютно верное, чтобы потом быстро соскользнуть невесть куда. Что такое «реальная жизнь» — вот это уже, знаете, для Вас одно, а для Кьеркегора, чувствуется, абсолютно другое. Тут Вы с ним уже никак не совпадете. Что же касается страха, то Кьеркегор, как мы знаем, написал трактат о страхе. Он полагал, что страх — это из самых ценных достояний человека, одно из самых экзистенциально продуктивных состояний, расположений. Он говорил, что чем меньше духа, тем меньше страха. Интенсивность страха для него была верным показателем, одним из критериев не душевной, а духовной глубины. И так далее. И, конечно, сам он всю жизнь прожил в страхе, следя притом, чтобы страх его не покинул.

Р.Н. Дёмин: Сергей Сергеевич, я хотел поблагодарить Вас, прежде всего, за прекрасный доклад. И спросить следующее: когда и в каком контексте Вы познакомились с философией Кьеркегора? И когда Вы стали обращать внимание, что он, по Вашему выражению, является в известной степени предшественником синергийной антропологии? Когда это было?

С.С. Хоружий: Ну, это довольно личный, как говорится, вопрос. Разумеется, сначала я, как всякий обучающийся философии, должен был просто познакомиться с Кьеркегором как с частью ее истории. Впрочем, это знакомство происходило тогда, когда отношения наши с литературой имели техническую затрудненность благодаря партии и правительству. Поэтому я боюсь, что сначала я, как многие, прочел Пиаму Павловну Гайденко. Тогда, по молодости, ее книга мне показалась очень хорошей — да, наверное, она и была лучшим, что тогда, учитывая все обстоятельства, могло быть у нас о Кьеркегоре написано. Но тогда никаких личных философских отношений с Кьеркегором отнюдь не сложилось. Никаким фактором в моем философском становлении, высоко выражаясь, он не стал. А вот когда синергийная антропология уже существовала, и я реконструировал, глядя из неё, философский процесс, тогда я постепенно увидел, что в этом процессе Кьеркегор является фигурой, наиболее близкой к тому, что я делаю.

С. Попова: Светлана Попова, философский факультет СПбГУ. У меня возник такой вопрос. Здесь прозвучало «карнавал» в контексте четвертого произведения Кьеркегора. И возникает такой вопрос: можно ли в принципе считать это произведение началом вот этой самой полифонии, о которой пишет Бахтин? Вместе с тем, здесь прозвучала такая вещь как «модератор», как модератор именно этого произведения, т. е. автор выступает модератором. Вот здесь хотела спросить, в каком контексте выступает понятие «модератор»? Ведь модератор — это когда у нас собран круг из пяти человек, и кто-то в этой дискуссии выступает модератором. Или модератор — это автор, который описывает дискуссию этих пяти человек, и тогда мы говорим о полифонии? Ну, и второй вопрос: почему человек — это «трояко размыкающее»?