Философия и психология фантастики - [8]

В завершении это главы мы бы хотели остановиться на вопросе, вызывающем довольно значительные трудности при литературоведческом анализе - это на вопросе соотношения фантастики с аллегоричностью. Литературоведческие представления о фантастическом возникли на основе анализа сложившихся жанров современной фантастики. Именно поэтому аналитическая мысль часто заходит в тупик, когда ей приходится сталкиваться с более ранними формами литературы, которые неотличимы от фантастики при любом более или менее формальном определении последней, но обладают очень серьезными жанровыми отличиями от нее. Наиболее частый пример такого сходства-различия - это басни, притчи, и любые другие литературные жанры, в которых причудливость образов и сюжетов объясняется задачами иносказания или метафоры.

По мнению Цветана Тодорова, если фантастическое объясняется просто как метафора или аллегория неких реалий, значит оно уже не фантастическое. Мнение это разделяют многие пишущие о фантастике авторы. Например, Александр Осипов считает, что "от фантастики следует отличать художественную условность, которая в чем-то близка фантастике, но использует метафорический строй условных образов и символов, чаще всего в иносказательном качестве"25).

Мы позволим себе не согласиться с этим коллективным мнением. Свойство аллегоричности относится не столько к содержанию текста, сколько к отношению этого содержания к действительности, которое оценивается в рамках интерпретации, являющейся вторичной по отношению к непосредственному восприятию текста. Вторичность интерпретации хорошо видна даже в композиции текста басни: отдельно от основного текста в баснях помещается мораль, которая помогает расшифровывать иносказательность. Аллегорический смысл невозможен без буквального, который всегда выступает перед читателем раньше аллегорического. Сначала мы видим сюжет басни, и только потом вычисляем его моральное, иносказательное значение. У любой аллегории есть буквальное содержание, у которого хотя бы в минимальной степени имеется момент самодостаточности, и в силу этого буквальное содержание аллегории можно рассматривать как фантастический сюжет. Басни Эзопа, Лафонтена или Крылова это, не в последнюю очередь, просто истории про говорящих животных. Конечно, может быть, басню нельзя назвать фантастическим произведением, но это произведения с фантастическими элементами. Что же касается собственно фантастики, то очень часто фантастические произведения интерпретируются как более или менее сложные метафоры действительности. Правда, применительно к научной фантастике об этом обычно забывают, о чем вполне резонно говорит А. Ф. Бритиков: "И ученые и литераторы зачастую отказываются понять метафоричность, условность научно-фантастической идеи, хотя прекрасно сознают условность художественного образа в литературе реалистической"26). Для сатирической фантастики это очевидно. Натаниэль Готорн был склонен истолковывать свои фантастические новеллы в морально-аллегорическом ключе, за что был критикуем Борхесом, считавшим, что новеллы Готорна от этого только проигрывают. Братья Стругацкие говорили, что фантастические образы для них - лишь "вешалки", на которые они вешают рассуждения о проблемах, представляющихся им действительно важными. Александр Грин, как следует из воспоминаний современников, обижался, когда его произведения называли фантастическими, требовал, чтобы их считали символическими, объяснял, что полет человека в романе "Блистающий мир" - лишь символ полета души. Исключать на этом основании творчество Грина из общего корпуса российской фантастической литературы - значит создавать крайне искусственную классификацию.

В чем собственно различие между научно-фантастическим рассказом и басней? В рассказе содержится условная попытка обмануть читателя, заверить его, что прописываемые в рассказе события возможны. Скрытой теоретической предпосылкой для такого "заверения" служит иллюзия того, что фантаст, выводя фантастическое допущение, все последствия его выводит, руководствуясь более или менее верными представлениями о существующих в реальности причинно-следственных связях. Между тем баснописец не только свои образы, но и все последствия из них выводит из законов той реальности, которая является предметом иносказания. Воз в басне Крылова о лебеде, раке и щуке не может сдвинуться с места не потому, что у трех животных не хватает тягловой силы, и не потому, что у них неправильно складываются "векторы силы", а потому что таково моралите, которое иллюстрируется Крыловым, и басня бы отнюдь не проиграла, даже если бы физик доказал, что воз при такой раскладке должен двигаться. Но что из всего этого следует? Да, басня не является научно-фантастическим жанром. Но не стоит забывать, что и в научной фантастике писатель пользуется полной свободой при выведении следствий из фантастических допущений. Ни писатель, ни читатель не являются "демонами Лапласа", для которого развитие событий однозначно предопределено по законам механики. А значит, строя причинно-следственные цепочки, фантаст может руководствоваться самыми разными мотивами - во-первых, самыми разными представлениями о физической причинности, а во-вторых, соображениями моральными или политическими, т. е. теми же, что и баснописец. С этой точки зрения научная фантастика оказывается видом литературы, более свободным и богатым, чем басня, и в известных условиях научно-фантастический рассказ может, по сути, быть притчей, т. е. быть по своему моральному смыслу родственником басни. С другой стороны, баснописец для вящей убедительности вполне может использовать правильно понятую физическую причинность - в конце концов, пресловутый воз действительно не должен двигаться при описанных Крыловым условиях. Вообще в басне может возникать сложная система взаимооднозначных соответствий между буквально описываемыми событиями, следующими друг за другом вследствие естественной причинности и их моральными аналогами, имеющими собственную специфическую, - но аналогичную связь. Таким образом, два вида причинности - естественный и моральный могут присутствовать как в тексте басни, так и в тексте фантастического рассказа в любых пропорциях. Границу между двумя родами литературы по этому критерию провести невозможно.