Филипп IV Красивый. 1285–1314 - [101]

Граф Савойский[384] и дофин Вьеннский, Гиг VIII[385], находились в состоянии войны. Карл IV вмешался и навязал воюющим сторонам мир, тем самым распространив французское влияние на этот регион Альп. Примечательно в этом деле то, что ни дофин Вьеннский, ни граф Савойский не обращались за арбитражем к императору, хотя оба были его вассалами! Это логическое следствие аннексии Лиона Филиппом Красивым. Вмешательство Карла IV привело к более тесному союзу с дофинами Вьеннскими, а мы знаем, что произошло при Валуа[386].

В 1324 году Карл IV потребовал разрушить бастиду[387], построенную вассалом короля Англии, сиром де Монпеза. Последовал отказ. Карл воспользовался этой возможностью, чтобы его дядя, Карл Валуа, занял Гиень. Кампания была больше похожа на военную прогулку, чем на что-либо другое, поскольку Карл Валуа встретил сопротивление только в городе Ла-Реоле, где заперся граф Кентский[388], брат короля Англии Эдуарда II. Англичане отступили в Бордо, Байонну и Сен-Север, избегая боя. Гиень была конфискована и управлялась французским сенешалем до решения парламента. Тем временем английская королева Изабелла при поддержке Мортимера отстранила от власти слабовольного Эдуарда II и добилась его убийства. Будучи сестрой Карла IV, она заставила его вернуть маленькому Эдуарду III герцогство Гиень и Ажене.

С 1322 года графством Фландрия управлял Людовик де Невер и де Ретель[389], внук Роберта де Бетюна. Нарушив традиции своих отцов, он раздражал коммуны своим произволом и поборами и спровоцировал народное восстание. Захваченный жителями Брюгге, он был вынужден согласиться на унизительный договор. Как только его освободили, он поспешил в Париж и обратился за поддержкой к Карлу IV. Тем временем фламандское дворянство мобилизовалось, чтобы поддержать своего графа. Оказавшись под угрозой французского вторжения и покинутые дворянством графства, коммуны согласились аннулировать договор, навязанный Брюгге Людовику де Невер, и выплатить штраф своему сюзерену, королю Франции. Смутьяны были приговорены только к" паломничеству" в качестве искупления за свои грехи.

На этом закончилось правление Карла IV Красивого, который умер 1 февраля 1328 года в возрасте тридцати четырех лет. Он оставил только дочерей, но королева была беременна. Карл IV сам назначил регента: своего кузена Филиппа Валуа, сына Карла Валуа, умершего в 1325 году. Королева родила дочь. В результате очередного применения "Салического закона" Филипп Валуа стал королем Франции под именем Филипп VI[390]. Он был потомком Святого Людовика, но по младшей линии. Династия старшей линии Капетингов угасла вместе с Карлом IV Красивым.

VI. Ложная загадка

Не странно ли, что трое сыновей Филиппа Красивого неукоснительно следовали по проложенному им пути? Было ли это недостатком таланта, инициативы или воображения с их стороны? Это можно сказать о скучном Людовике X Сварливом, но не о Филиппе V Длинном, который имел задатки великого короля, и не о Карле IV Красивом, чьи успехи во внешней политике неоспоримы. Однако при внимательном рассмотрении действий трех молодых королей в отношении Англии, Фландрии, Империи, Святого Престола, дворянства и Третьего сословия, создается отчетливое впечатление, что именно отец вдохновлял их, и склоняешься к мысли, что если бы судьба не оборвала преждевременно нить их дней, их царствование было бы таким же блестящим. Филипп Красивый, несомненно, доминировал в историческом периоде, отделявшем смерть Людовика Святого от пресечения Капетингов; его двадцатидевятилетнее правление было отмечено исключительными событиями, сопровождалось драмами и беспорядками всех видов. Однако, похоже, что именно его личность, а не величие его деятельности восхищала его сыновей. Три молодых короля использовали его методы правления и оставались верными его политике. Их реакции на однотипные события были абсолютно одинаковыми. Они не подражали ему, они продолжали его, потому что были проникнуты его мышлением. В таких случаях наследственность и традиции могут служить лишь предположениями. Поэтому единственное удовлетворительное объяснение заключается в том, что личность отца была достаточно исключительной, чтобы проявить себя и из могилы. Умерший король остался и правил через своих сыновей!

Мне кажется, что ключ к загадке "Филиппа Красивого" находится здесь. Это странное упорство отвечает на раздражающий вопрос, который мы постоянно задаем себе о нем: был ли он действительно тем железным королем, которым кажется, или игрушкой своих советников?

Современники ничего не говорят нам о его реальной личности. События, лишенные своего содержания, проходят под их руками, как бусинки на четках. Автор "Grandes Chroniques"[391] никогда не оживляет свой рассказ яркими образами; его текст — памятник скуке. Гийом де Нанжи удручающе сух, и его преемник не лучше. Жоффруа Парижский в своей неудобоваримой хронике в стихах мог бы дать больше жизни, но он собирает сплетни в кучу, а его личная неприязнь к королю делает его свидетельства подозрительными. Рыцарь Гиар — воин: он хорошо отзывается только о сражениях и видит в Филиппе Красивом бесстрашного рыцаря в битве при Монс-ан-Певель; однако этот король-дипломат ничего так не ненавидел, как войну. Итальянец Виллани более или менее копирует французских летописцев, добавляя то тут, то там свою крупицу соли. Все они сходятся в том, что восхваляют непревзойденную красоту Филиппа Красивого, элегантность его жестов и одежды, величие его лица. Они с готовностью повторяют, что он был набожным и верным мужем; на этом их расследования заканчиваются! Достаточно прочитать бесстрастные заявления Бернара де Саиссе, чтобы понять его бесстрастность, холодность, тревожащее молчание, представить себе этот неподвижный и ледяной, невыразительный, но пристальный взгляд, который не мог выдержать пылкий епископ. Этот монарх, скупой на слова, но ужасно внимательный, эта статуя из плоти с выверенными жестами, приводила в замешательство современников. В отсутствие ярких заявлений и красочных анекдотов все, на что они могли опираться, — это указы, постановления и договоры. Они не видели или не хотели видеть, что факты говорят за Филипа Красивого. Правда, он им не очень нравился, и он ничего не делал, чтобы понравиться. Ему было достаточно послушания и уважения. Они не понимали его, но он и не стремился быть понятым; он хотел лишь молчаливого одобрения, когда это было ему полезно. Поэтому, за неимением ничего лучшего, они поддержали общее мнение. Они упрекали его в том, что он тратит уйму времени на охоту, что он позволяет своим советникам руководить им, что он слишком давит на свой народ. Из уважения к королевской особе, помазанной и священной, они предпочитали изображать его благосклонным государем, полным добрых намерений, но слабым, доверчивым, жертвой своих "рыцарей политической кухни", короче говоря, безответственным.