Филип К. Дик. Жизнь и Всевышние вторжения - [64]

В февральском письме 1960 года в издательство Harcourt редактору Элеанор Димофф Фил признавался – еще до «Мы вас построим» – в трудностях, связанных со своими «мейнстримными» женскими персонажами: «Я считаю само собой разумеющимся, что в романе жена не желает оказывать никакой поддержки мужу; она устраивает ему тяжелые времена, действуя против него. И чем она умнее, тем больше вреда приносит». «Проблема злой женщины» (как Фил обозначал ее) предшествовала его браку с Энн. Источником этой ярости была его мать Дороти. Но, несмотря на явную осведомленность Фила об этой проблеме, количество злых женщин продолжало расти в его фантастике шестидесятых годов. Многие из них напоминали Энн бытовыми подробностями и манерой говорить. Высшей отметки эта «проблема» достигла в рассказе 1974 года «Недолюди», в котором отразилось глубоко неприязненное отношение Фила к абортам. Пылкая ненависть к женщине здесь чрезмерна. Отец объясняет сыну про женщин, делающих аборты: «Их следовало бы называть «кастрированными женщинами». Возможно, это единственный правильный термин, за исключением того, что эти женщины, эти жестокие, холодные женщины сами этого не признают, все они стремятся к тому, чтобы убить мальчика или мужчину, а не только уничтожить ту часть тела, которая делает мужчину мужчиной». Это как будто бы эмбрионов женского пола отроду не существовало.

Позднее Фил сожалел об этой ненависти. В послесловии к сборнику The Golden Man (1980) он пишет: «В «Недолюдях» выразилась моя любовь к детям, как я ее чувствовал, а не гнев в адрес тех, кто их уничтожал. Мой гнев проистекает из любви; это любовь, сбитая с толку». Определенно, этот гнев, вызванный «любовью, сбитой с толку», был пробужден абортом Энн.

Каким-то образом все вернулось на круги своя. Можно сказать, что странная новая сила вошла в жизнь Фила, книга, с которой следовало мириться: «И-Цзин», «Книга перемен», история которой длится три тысячелетия, пролетевшие как один день. Истины, созвучные способности читателя воспринять их. А может быть, и не истины вовсе, – может быть, просто ехидная чушь. Движущиеся по спирали силы инь-ян невозможно уловить. Совершенное средство передвижения для Фила. К лету 1961 года он обращался к ней, по крайней мере, раз в день; ему даже снились китайские мудрецы, которые накладывались один на другого и, как он считал, были многочисленными авторами «И-Цзин», вносящими дополнения в книгу на протяжении веков.

Но во время визита в 1961 году Искандер Гай слышал, как Фил жалуется, что этот «Оракул» говорит «змеиным языком». Гай вспоминает: «Я говорил ему: «Ее происхождение датируется, по крайней мере, 1165 годом до Рождества Христова. Кто мы такие, чтобы ставить под сомнение суть ее пророчеств, действующих все это время?» Он сказал: «Да пошла она… Я это исправлю – я напишу роман на ее основе». Роман, «Человек в Высоком замке», написанный в 1961 году с помощью вопросов «Оракулу» о сюжете, является одним из лучших произведений Фила, и мы на нем кратко остановимся.

Когда он не бился над инь и ян, Филу очень нравилось выглядеть глупо. В День дурака, первого апреля 1962 года (трехлетняя годовщина их свадьбы с Энн) Фил с девочками, чтобы разыграть Энн, вбежал в дом, восклицая, что неподалеку только что приземлилась летающая тарелка. Филу самому очень понравилась эта шутка, и он повторил ее несколько месяцев спустя. (Что на самом деле думал Фил по поводу летающих тарелок? Он пародировал маленькую местную группу «уфологов», которая пригласила его вступить в их ряды, в «Исповеди недоумка», но в 1980 году он заметил, что вера группы в высшие существа, ведущие нас к разрушению для нашего же спасения, «не кажется мне такой уж безумной, как в то время, когда я писал роман».)

Если в небесах и не было тарелок, то иногда возникали намеки на нечто гораздо более странное. Как-то ночью Фил подумал, что видит метеор. Все семейство на следующий день искало по округе фрагменты метеорита, но безрезультатно. А затем в Великую пятницу[132] 1962 года Фил увидел нечто совершенно иное. Он только что закончил слушать «Мессию» Генделя и занимался садоводством, а малышка Лора была у него под присмотром, когда он увидел то, что описал Энн в таких словах: «…огромная черная полоса, стремительно движущаяся по небу. На мгновение возникло полное ничто, разделившее небо на две половины». Ее ответом было: «У меня не было никаких сомнений, что он видел нечто». Это видение «ничто» останется с Филом как доказательство, пусть и пугающее, его способности смотреть на духовную основу реальности. Как мы увидим, это «ничто» через год будет вытеснено видением более жесткого характера.

Прошло время, и произошло совершенно земное событие, и связано оно было со смертью крысы. Длительность этого эмоционального воздействия на Фила вызывает в памяти третью ступень «сатори», связанную с мучениями жука. Все началось с того, что крысы стали есть их органический садовый компост. Одна крыса – Фил восхвалял ее за смелость, о чем написал в «Экзегезе», – даже стала прогрызать дыры в их стенах. Фил разложил яд, от которого крыса только еще больше расцвела. Затем он расставил капканы, которые крыса несколько раз благополучно обходила, пока, наконец, не была поймана – со сломанной шеей, но все еще живая. Фил попытался утопить ее в корыте для стирки белья. Крыса бешено плавала, волоча за собой капкан. В конце концов, она умерла. Фил выкопал ей могилу, в которую он положил свою медаль святого Христофора