Филарет Московский - [70]

Не требуя наград за подвиг благородный.

Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;

Всех строже оценить умеешь ты свой труд.

Ты им доволен ли, взыскательный художник?

Доволен? Так пускай толпа его бранит

И плюет на алтарь, где твой огонь горит,

И в детской резвости колеблет твой треножник.

Пушкин в Петербурге, Филарет в Москве. Филарет приехал в Петербург, Пушкин уехал в Москву. Филарет вернулся в Москву, Пушкин вернулся в Петербург. Будто судьба нарочно разводит их друг с другом. Но в сей год между ними — тесная духовная связь. «Твоим огнем душа согрета…»

И не будет преувеличением сказать, что на огне Филарета в сей год выпекался пирог, который мы все знаем под наименованием «Болдинская осень». Московский Златоуст вдохнул в душу царя поэтов новую жизнь.

В мае митрополит вернулся к своей московской пастве и по сему случаю обозначился проповедью «Надень обретения мощей иже во святых отца нашего Алексия митрополита Московского и всея России чудотворца». По сути это довольно пространная лекция о божественном происхождении всей природы. А закончил ее благословением Москве:

— Сам благочестивейший император посылает чрез мою мерность слово его высокого благоволения, привета, любви доброй Москве. Доброй Москве!., примите сию добрую весть, понесите ее из дома в дом, со стогны на стогну; пусть она выйдет и за врата обширного града; пусть пройдет по селам и градам, ближним и дальним…

А в это время по селам и градам, ближним и дальним, пошла не только благая весть Филарета, но и одна весьма неприятная путешественница. Персия отомстила нам за унижение коварным образом — оттуда на Русь пришла холера. В июле она уже гостила в Грузии, вскоре явилась в Астрахани и там особо свирепствовала, в августе ее встречали Царицын и Саратов, а затем и все Поволжье. В начале сентября Пушкин приехал в Болдино и оказался в плену у холеры. «У нас в окрестностях — Cholera morbus (очень миленькая особа). И она может задержать меня еще дней на двадцать!» — в отчаянии написал он невесте, но еще не знал, что холерный карантин продержит его в плену не двадцать, а более восьмидесяти дней, коим мы обязаны тем, что имеем несравненные шедевры русской литературы — «Выстрел», «Метель», «Гробовщик», «Станционный смотритель», «Барышня-крестьянка», «Домик в Коломне», «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «История села Горю-хина», «Каменный гость», «Пир во время чумы», «Герой», «Моя родословная»… Вот сколько всего заставила написать Пушкина «очень миленькая особа» холера морбус!

В Москву сия незваная гостья пожаловала еще в первых числах сентября, но официально ее визит значился с 16-го числа. Московский архиерей, как и подобает священнику и проповеднику, видел причину морового поветрия в новых заблуждениях соотечественников — слишком многие из них радостно встречали из Европы известия о новых революциях, во Франции вновь произошло падение династии Бурбонов, и в других странах вмиг запылали свободолюбивые сердца. Еще в слове на день рождения императора Николая, произнесенном в Успенском соборе Кремля 25 июня 1830 года, он призывал:

— Братия! В наши дни есть особенная надобность указывать на столь очевидную обязанность служения Богу и Его Царствию. Се тьма покрывает землю, и мрак на языки (Ис. LX. 2). Народы христианские, или чтобы говорить определеннее, люди, которым попущено быть языком сих народов, представителями и провозгласителями их мудрования, направителями их деятельности, большею частию не то, что не знают, но что гораздо хуже, не хотят знать христианства; царства земные не ищут, не призывают Царствия Божия и менее обращают внимания на оное, нежели на царство последнего из соседей… Сии строители нового Вавилона трудятся для того, чтобы все привести в смешение, чтобы, опровергнув принятые общественные понятия, утвержденные на самой истине вещей или упроченные обычаем и древностью, кончить тем, чтобы не понимать друг друга. Они хотят царей, не освященных Царем царствующих; правителей, порабощенных своим подданным; напротив того, приписывают царскую и самодержавную власть народу, то есть рукам и ногам предоставляют власть головы; народ у них царствует мятежами, крамолами, разбоями, грабежами, сожигательствами; и достойный сего мнимого самодержавия народного плод есть отсутствие общественной и частной безопасности. Так шатаются языцы, потому что поучаются тщетным; потому что в своих неблагословенных сборищах собираются на Господа и Христа Его.

Итак, с 16 сентября Москва тоже сделалась холерным городом. Улицы, площади и дворы заволокло дымом — всюду жгли костры из листьев и всего, что дает больше дыму. Считалось, что это хоть как-то, но спасает от распространения болезни. Стали говорить, что не нужно ходить в храмы и собираться там для общей молитвы. 17 сентября Филарет писал в письме своему викарию Игнатию: «Напрасно более боятся молитвы, нежели болезни. Неужели молитва вреднее болезни? Пережив три холеры прежде нынешней, я видел довольно опытов, что где усиливалась молитва, там болезнь ослабевала и прекращалась».

18 сентября на Тверской-Ямской открывался только что построенный храм Василия Кесарийского. Освятив его, Филарет заговорил о грехах царя Давида, которые повлекли за собой наказание — мор.