Фицджеральд - [66]

И новую профессию он освоил — вот только Голливуд, этот «гигантский производитель грошовых грез и страстей», против ожидания, не раскрыл ему объятий. Не то что в первый раз, когда Фицджеральд ровно десять лет назад, в 1927 году, впервые приехал в Голливуд по приглашению «Юнайтед артистс» писать сценарий для звезды Констанс Талмидж. Тогда их с Зельдой носили на руках, они жили не где-нибудь, а в «Амбассадоре», Зельда брала (уже тогда) уроки танцев, ходила по гадалкам, вызывала восторг местной элиты, являясь на вечеринки в ночной рубашке или в пижаме. Скотт же, с присущим ему простодушием и самовлюбленностью, не сомневался, что в «Юнайтед артистс» его считают волшебником слова, что он будет купаться в лучах славы и, вдобавок, хорошо заработает. Не произошло ни того ни другого: его сценарий был отвергнут, обещанный гонорар с 25 тысяч сжался до аванса в три с половиной, — и уже тогда возникла обида: «меня не ценят, не отдают должного моей известности, моему таланту».

Не отдает Голливуд должного его известности и таланту и в октябре 1931 года, когда Фицджеральд всего на несколько недель отправляется уже без заболевшей Зельды в кинематографическую столицу Америки — попытать счастье во второй раз. И вновь безуспешно: написанный им для «МГМ» сценарий «Рыжеволосая» по роману Кэтрин Браш также ложится на полку. На этот раз Фицджеральд возложил вину на режиссера Марселя де Сано и дал себе зарок больше с Голливудом дела не иметь. «Разочарование и отвращение», как он заметил в одном из писем, выразились в написанном по возвращении рассказе «Сумасшедшее воскресенье», о котором уже шла речь. В этой издевательской и, одновременно, грустной зарисовке кинематографических нравов выведен, во-первых, Голливуд с его подсиживаниями, «состязаниями в изобретательности и остроумии в студийных кабинетах», с его «презрением сплоченной общины к чужаку», с его неиссякаемым рабочим ритмом и вечерними парадами перед Голливудским театром. И, во-вторых, — всемогущий продюсер Ирвинг Тальберг, тот самый, в чьем доме с не совсем удачным импровизированным концертом выступил Скотт. Этот маленький, тщедушный юнец с железной волей, который совсем недавно начинал как скромный секретарь президента «Юниверсал пикчерс» Карла Люммеля и в мгновение ока в свои 20 лет вырос до главы студии «МГМ», со временем перекочует на страницы последнего романа Скотта. К разочарованию и отвращению примешивалась тогда еще и жажда реванша; человек азартный, Скотт надеется, что в третий раз ему повезет больше: «У меня за спиной две неудачи, и ни одной по моей вине. За двумя неудачными попытками должна же последовать удачная».

Не последовала; третью попытку к числу удачных тоже не отнесешь. В 1937 году, когда литературная слава Скотта осталась в прошлом, его тем более не оценили. И он это довольно скоро почувствовал: первые недели энтузиазма сменились разочарованием. «Я пытаюсь осуществить великий эксперимент — пробиться в Голливуде, — с горькой иронией говорит он своему школьному приятелю Гордону Маккормику. — Временами я чувствую, что у меня ничего не клеится. Я-то полагал, что все пойдет как по маслу, а теперь у меня опускаются руки».

Мало сказать, не оценили — большинство работавших тогда в «МГМ» его даже не знали, его книг не читали, а те, кто их когда-то читал, — успели забыть. Забыли и автора; многие, Бадд Шульберг в том числе, считали, что автор «Великого Гэтсби» Фрэнсис Скотт Фицджеральд давно умер. Не потому ли в конце 1930-х в редких письмах старым друзьям рефреном звучит заученная благодарность: «Спасибо, что вспомнил обо мне». И — нежданная радость, когда былая слава вновь дает о себе знать. Бывает, радость эта — пополам со слезами. Как-то Фицджеральд вычитал, и не где-нибудь, а в солидной «Лос-Анджелес таймс», что по его рассказу «Брильянт величиной с отель „Риц“» в Голливуде поставлен спектакль. Скотт на седьмом небе от счастья: он заказывает по телефону билеты, нанимает лимузин с шофером, обряжается во фрак и бабочку и отправляется в театр покрасоваться перед публикой, сорвать заслуженный аплодисмент. Дальше все как в «Золушке». Карета превратилась в тыкву: выяснилось, что спектакль этот студенческий, что играется он где-то на чердаке, что зрителей раз-два и обчелся и что сидят они не в плюшевых креслах, а на деревянных скамейках. После спектакля Фицджеральд тем не менее отправился за кулисы поблагодарить актеров. И привел их в замешательство: они тоже были уверены, что автора давно нет в живых…

Да и сценаристы на «фабрике грез», по правде сказать, особо не котировались, звездная болезнь им не грозила. На первом месте было кино, а не литература. В очерке «Осторожно! Стекло!» Скотт очень точно изобразил эту унизительную иерархию: «Унизительность положения, когда сила литературного слова подчиняется другой силе, более крикливой, более грубой». Верно, от «более крикливой силы» Фицджеральд получал неплохие деньги: за первые два года он заработал около 90 тысяч, сумел расплатиться с долгами, с ним продлевали контракт, повышались гонорары. Но, во-первых, гонорары приходилось отрабатывать, а, во-вторых, работу еще надо было получить. Ведь Скотт обидчив, заносчив, не слишком надежен, пьет, не всегда успевает в срок. Всякий раз, когда ему доставалось что-то второсортное, его «недостойное», он убеждал себя и других, что в «МГМ» существует некий «черный список» и он, Фицджеральд, в этот список внесен.