Фицджеральд - [23]

Читателю, знакомому с биографией автора, не составит труда определить, кто есть кто: этот «роман с ключом» «отпереть» ничего не стоит. Вот Бишоп: «Тот заумный Томас Парк Д’Инвильерс, что печатал страстные любовные стихи в „Литературном журнале“». А вот умело скрывающая цинизм и практическую сметку за личиной простодушия Джиневра Кинг — ее роль в книге исполняет Изабелла, которая «уже в десять лет усвоила кукольную походку и наивный взгляд широко раскрытых, блестящих глаз». Преподобный отец Фэй выступает в романе в обличье монсеньора Дарси, который всякий раз, когда появляется на сцене, отпускает довольно заезженные сентенции вроде: «Не поддавайся ощущению собственной никчемности» или: «Ты еще узнаешь и взлеты и падения, как я знавал в молодости». Ветреную красотку Розалинду роднит с Зельдой Сэйр умение разбираться в мужчинах — «главное образование женщины», а также мелочность, чванство, нерешительность — черты, которые Зельда за собой знала и не любила. Эмори Блейн ходит в те же клубы, служит в том же рекламном бюро; клубы свое название сохранили, а агентство «Бэррон — Кольерс» — как бы не подали в суд за клевету — переименовано в «Баском и Барлоу», но с жизни списано досконально.

Фицджеральд прав: его роман похож на запеканку, в нем можно без особого труда отыскать мотивы и флоберовского «Воспитания чувств», и бальзаковских «Утраченных иллюзий», и джойсовского «Портрета художника в молодые годы» — этого классического романа католического воспитания. Его герой, этот романтический эгоист, про которого говорится, что «он вяло оглянулся на реку своей жизни», испытал «утрату веры в помощь извне», что в нем «скопилось разочарование», что он готов прожить жизнь не без приятности, «не посвящая ее поискам святого Грааля», в финале все же находит себя, что, впрочем, ни в коей мере не соответствует логике повествования. Находит себя… в социализме. Причем в социализме довольно странного образца. Эмори Блейн, как и Фицджеральд, терпеть не может бедность и бедных и в то же время в финале убежденно проповедует навязанные ему автором «равенство и братство»: «У всех детей должны быть для начала равные шансы». И даже превозносит «русский эксперимент», хотя «там и хватили через край». Через край хватил и Фицджеральд: социализм у него носит романтический, даже, пожалуй, ницшеанский оттенок: «Я обрел себя на одиночество ради великой цели».

Роман представляет собой не только нагромождение событий, но и — заимствованных приемов и стилевых манер, к тому же плохо между собой сочетающихся. Тут и бесчисленные цитаты, явные и скрытые. Из Руперта Брука[46]: в эпиграфе к роману «По эту сторону рая мудрость — опора плохая» заложена жизненная установка Фицджеральда — брать не мудростью, но чувством, эмоцией, непосредственностью. Из Китса, Верлена, Эдгара По, Суинберна, Шекспира. И смешение жанров: проза часто перебивается стихами, в эпизоде же с Розалиндой автор с языка прозы переходит на язык драматургии — не очень, правда, понятно, с какой целью. Встречаются — и в немалом числе — события и фразы из арсенала популярной, низкопробной литературы. Таков детективный эпизод в конце книги, связанный с нарушением закона Мэнна, когда Эмори Блейн проявляет столь не свойственные ему хладнокровие и смекалку, достойную частного сыщика из романов Реймонда Чандлера[47]. А как вам понравится такая, к примеру, фраза: «К Эмори в последний раз подкралось Зло под маской Красоты, в последний раз жуткая тайна заворожила его и растерзала в клочки его душу…»? Чем не готический и, одновременно, сентиментальный роман? Даже удивительно, что редактор с опытом и вкусом Перкинса пропустил такое. Работает Фицджеральд и под Оскара Уайльда, к которому его приохотил Бишоп. «Чтобы привязать к себе мужчину, — рассуждает Блейн, точно заправский сэр Генри Уоттон из „Портрета Дориана Грея“, — женщина должна будить в нем худшие инстинкты». Она и будит: и прагматичная Изабелла, и страстная Розалинда, и интеллектуальная Элинор — героини в романе на все вкусы.

Читатель, надо полагать, утомился от обилия цитат из романа, но ничего не попишешь: весь роман — одна сплошная цитата. Неправы, однако, те, кто, вслед за Уилсоном, усмотрел в первой книге Фицджеральда пародию. Пародист дистанцируется от объекта пародии, чтобы читатель разглядел его «изнанку», — Фицджеральд же, во-первых, еще не научился писать «от себя» — вот и берет с миру по нитке. А во-вторых, таков вообще, в чем мы еще не раз убедимся, — его творческий метод.

Но осенью 1919-го — весной 1920 года Скотт к разноголосице критических отзывов невосприимчив. Он, как принято говорить, «проснулся знаменитым», был «неистово» счастлив — как никогда раньше и никогда позже. И было от чего. «Скрибнерс» печатает его книгу, книгу самого молодого автора в истории издательства, и выйти она должна спустя всего несколько месяцев. В журналах стали появляться его рассказы, а в бумажнике — крупные купюры; теперь всякий раз, когда Гарольду Оберу, его другу и литературному агенту, удается пристроить его рассказ, он напивается — и не с тоски, как раньше, а от счастья. Сухой закон ему не помеха, у него есть деньги, и он даже заводит «личного» бутлегера. Любимая женщина, «самая прекрасная девушка Алабамы и Джорджии», наконец-то согласилась стать его женой. Она любит его и гордится им. «Я очень горжусь тобой, — пишет Зельда Скотту, пославшему невесте рукопись романа — всего, а не только одной главы, как осенью 1918-го. — По правде сказать, поначалу я не слишком в тебя верила. Как же приятно сознавать, что ты на