Фиалка - [7]

— Спасибо за предупреждение, — сказал он сухо. — Я учту его.

Он оглядел маленькую негостеприимную комнату:

— Думаю, мне следует воспользоваться тем воротником, что надел на тебя Корнише, не забыв закрепить его, — так будет спокойней.

— В этом нет никакой необходимости, — ответила она быстро, и внезапно ее глаза приобрели кроткое и умоляющее выражение. — Пожалуйста, полковник, опустите меня на пол. Как я могу убежать, когда кругом столько ваших людей?

Внутренне улыбнувшись, Сент-Саймон подумал: «Ну что за маленькая актриса!» Но его было трудно обмануть.

— Я с удовольствием опущу тебя на пол, — процедил он. — Но извини, если я приму некоторые меры предосторожности. Сержант, принесите мне длинную веревку.

Тэмсин проклинала собственную глупость. Положительно, она недооценила этого полковника, он оказался особым экземпляром — образец цвета веллингтоновской кавалерии. Она позволила гневу ослепить себя, наслаждалась своим презрением и отвращением ко всему этому надутому, самовлюбленному выводку с золотыми галунами и пуговицами, но, как оказалось, полковник вовсе не был так слеп и глуп, как подсказывала ей ее гордыня.

Она почувствовала под ногами твердую землю, но так как все еще оставалась пленницей под тяжелыми складками плаща, не могла сделать и шагу.

— Садитесь, сеньорита! — пригласил полковник голосом, гладким, как шелк. — Пол немного сырой, но боюсь, что в данных обстоятельствах проявления моего гостеприимства несколько ограниченны.

Сент-Саймон взял у сержанта длинную веревку и, так как Тэмсин не откликнулась на его приглашение, тотчас же поло, жил ей руки на плечи и заставил сесть.

Снова ее сопротивление оказалось напрасным. Тэмсин и не стала сопротивляться, а просто покорно опустилась на пол и прислонилась к сырой стене. Снова эта поза! И она предалась мрачным воспоминаниям и размышлениям о своем переходе из огня да в полымя. Она мрачно ждала, когда англичанин прикрепит веревку к ошейнику, все еще болтавшемуся на шее, но, к ее облегчению и радости, вместо этого полковник нагнулся и связал ее щиколотки, свободный же конец веревки привязал к пряжке своей перевязи с саблей. Длина веревки позволяла ему довольно свободно передвигаться по замкнутому пространству, чего нельзя было сказать о Тэмсин, но это неудобство нельзя было и сравнить с унизительным «сидением на цепи».

Руки оказались свободными, и она могла теперь распустить складки плаща и надеялась, что сумеет освободить и щиколотки, если этот зоркий англичанин отвлечется или уснет. Тэмсин отстегнула ненавистный ошейник и отбросила его как можно дальше от себя.

Полковник поднял бровь, но не сказал ни слова и не сделал попытки водрузить ошейник на место. Вероятно, у него были собственные методы укрощения строптивых и он предпочитал их. Тэмсин закуталась в плащ и, свернувшись калачиком, стала ожидать дальнейших событий.

, Теперь в той части хижины, что была защищена крышей, потрескивал небольшой костерок, и сержант пытался приладить над ним котелок с водой. Мигала масляная лампа, отбрасывая чудовищные тени. Полковник расстегнул мундир, развязал седельные сумки и занялся их содержимым. Снаружи до Тэмсин доносились шарканье и приглушенные голоса солдат, устраивавшихся на ночлег на своем импровизированном бивуаке.

Ее рот наполнила слюна, когда она увидела, что англичанин достал каравай хлеба и извлек из пакета холодное мясо. Сержант готовил чай, вымачивая драгоценные листья в кружке, чтобы чай как следует настоялся, прежде чем заварка будет вылита в котелок с кипящей водой.

«Да, похоже, эти англичане умеют позаботиться о своих удобствах, — размышляла Тэмсин, — даже в таких далеких от комфорта условиях».

Джулиан наслаждался ужином. Он принял из рук сержанта кружку с чаем, поблагодарил его, и сержант ушел, чтобы присоединиться к своим товарищам, расположившимся под деревьями. Полковник будто и не замечал пленницу, пока с жадностью и очевидным удовольствием пил чай. Он решил, что Фиалке будет полезно поголодать — это, несомненно, улучшит ее характер.

— Что ты сказала Корнише? — внезапно спросил он. Тэмсин пожала плечами и закрыла глаза. Обычное упрямство почему-то покинуло ее, и она почувствовала, что, как никогда, близка к тому, чтобы заплакать. Ей хотелось выпить чашку чаю. Даже больше, чем есть. Собственно говоря, ей даже казалось, что она способна совершить убийство из-за чашки горячей, дымящейся красновато-коричневой жидкости — желание было столь сильным, что в горле стало сухо, как в пустыне.

— Ничего.

— Я полагаю, они только принялись за тебя? Она не ответила.

— Что он хотел знать?

— Почему вы обращаетесь со мной, как с пленницей? — ответила она вопросом на вопрос. — Я не враг англичанам. Я помогаю партизанам, а не французам.

— Пока это сулит тебе прибыль, как я понимаю, — сказал он, и в темной лачуге его голос прозвучал как щелканье бича.

— Не притворяйся патриоткой. Мы все знаем, чем занимается Фиалка.

— А какое это имеет к вам отношение. — спросила она с яростью, забыв о голоде и усталости. — Я не причинила вам вреда. Я не вмешиваюсь в дела английской армии, Вы заполонили всю мою страну, ведете себя, как богоданные герои-победители. Сплошное самодовольство, смотрите на нас свысока…